"Всеволод Иванов. Московские тетради (Дневники 1942-1943) " - читать интересную книгу автора

криво улыбаясь в подстриженные усы, ответил: "А я и не говорю, что получил.
У меня напечатано - кандидат, а кандидатом себя всякий объявить может".
Боюсь, что Союз писателей заказывает мне на визитной карточке:
"Кандидат Сталинской премии".
[...] Исправил, наконец, роман.
Из... черт ее знает, не то Пермь, не то Вятка!... приехал А. Мариенгоф.
Вошел походкой, уже мельтешащей, в костюмчике, уже смятом и не европейском,
уже сгорбленный, вернее, сутулящийся. Лицо красноватое, того момента, когда
кожа начинает приобретать старческую окраску. Глаза сузились. Боже мой,
смотришь на людей и кажется, что состарилась за один год на целое столетие
вся страна. Состарилась, да кажется, не поумнела! Недаром же в этой стране
родился такой сатирик - Салтыков-Щедрин, - перед которым и Свифт, и Рабле, а
тем более Вольтер - щенки в сравнении с догом.
Темный двор. Темнейшая лестница. Идем, держась за перила. Зажигаем
спички и стараемся, экономя спички, при свете этой тонкой щепочки разглядеть
возможно больше этажей. Нашел номер квартиры. Дверь на замок не заперта.
Отворяем. Длинный темный коридор. Налево - двери. Там живут. Направо - ниши,
в них две ступеньки вверх почему-то, и там тоже двери, тоже живут. Дом лишен
электричества. Открываем дверь, - посередине комнаты печечка и в ней
чуть-чуть светит огонек. Вокруг печки - люди. "Нет, здесь не живет", -
отвечает либо женский, либо старческий голос. В другой комнате и печки нет.
Светит коптилка. Вокруг коптилки - люди. "Нет, здесь не живет". А вокруг
снега, утопающие во тьме, голод, мороз, война. Ух, страшно на Руси, Михаил
Евграфович!
10 декабря. Четверг
[...] Из Свердловска приехала О. Д. Форш, бодрая, веселая, говорящая
много о работе и упомянувшая раза три-четыре о смерти. Она рассказывала, как
ездила по Средней Азии, как видела Джамбула, который сердился на фотографов,
съевших его яблоки. Перед уходом она сказала:
- Мне очень любопытно узнать, что происходит сейчас в Германии.
Робеспьер, Демулен и прочие вожди французской революции родились в масонских
клубах. А народ легковерен и глуп. Мне помнится, Штейнер ругал русских,
"свиней, нуждающихся в пастухе". Где-то там в теософических кругах, родился
и воспитан этот истерик, марионетка Гитлер, за спиной которого стоят... не
теософы ли" Это ужасно интересно.
Будучи в юности антропософкой, она и сейчас считает движение это
мощным, из которого можно вывести гитлеризм. Уэтли - "Основания логики",
которого я читал недавно, говорит в одном месте: "Слабый довод бывает всегда
вреден, и так как нет такой нелепости, которой бы не признавали за верное
положение, коль скоро она, по-видимому, приводит к заключению, в
справедливости которого уже прежде были убеждены".
11 декабря. Пятница
Вечером пошли к академику Комарову, президенту Академии наук. Ольга
Дмитриевна обещала прочесть свою пьесу, еще не оконченную, - "Рождение Руси"
о Владимире Святом, (Киевском). На улицах тьма невыразимая, идут трамваи с
фиолетовыми фонарями, с лицом, приплюснутым к стеклу, ведут их вожатые, на
остановках темные толпы, говорящие об очередях и где что выдают. Какой-то
любезный человек проводил нас до самых дверей особняка Комарова. Лестница.
Трюмо. Вешалка. Лепные потолки и стены окрашены голубой масляной краской,
запах которой все еще стоит в комнатах. Горят люстры. Много книг. Мебель в