"Всеволод Иванов. Когда я был факиром" - читать интересную книгу автора

Мускулы тогда скользят под пальцами, сам себя чувствуешь рыбой. Я выпрямился
и начал считать, сколько народа сидит в первом ряду. Насчитал восемнадцать.
Сколько мужчин и женщин? Попробовал их оженить, развеселился, и пот схлынул.
До этого случая я на сцене был однажды. В Павлодаре был цирк, и я вышел
бороться любителем. Меня борец положил в пять секунд, шлепнул по заду и
сказал: "Туда же лезешь, сопля. На ногах научись стоять прежде".
Нет у меня и сейчас любви к сцене. Пьяные музыканты ревели "На сопках
Манчжурии", я наполнен был ненавистью и отвращением к этим гремящим трубам.
Зал вонял вареным мясом и невыполненными людскими желаниями. Гремели
громадные каблуки о деревянные полы, и мне, должно быть, казалось, что эту
первую иголку, которую я должен воткнуть себе в грудь, втыкают эти гремящие
каблуки.
Я не помню, думал ли я так, - едва ли. Помню ясно: тонкая слюноточивая
боль ударила мне в веки, головка булавки запрыгала у меня в руках, я дрогнул
было, но, взглянув на эти восемнадцать морд первого ряда, тупо,
сладострастно, с верой в мою волю глядящих на меня, - я еще глубже воткнул в
тело булавку. "Только бы не проткнуть артерии, - непрестанно повторял я, -
только бы не проткнуть артерии..." Вот розовый язычок стали вылез из моего
мяса, через мою кожу и, лениво-розовато блестя, пополз дальше.
Кусок груди величиною со спичечную коробку был проткнут насквозь.
Я даже почувствовал какую-то гордость и взял быстро другую булавку.
Щеки мои горели, и рот пересох, но мне нужно было спешить. Пудожгорский
глядел на меня из-за кулис с недоумением, и я понял, что забыл улыбнуться. Я
стыдливо улыбнулся. Ряды захлопали, и я на мгновение подумал, что моей
улыбке... Нет, это уже третья булавка была в моей груди, и я брал фунтовую
гирю, чтобы подвесить на булавку. И тогда-то седая вековечная боль ударила
мне в затылок и расплавилась по спинному мозгу. Мне показалось, что грудь
моя сорвана, и кровь хлынула. Я совсем не чувствовал тяжести гирьки,
казалось, что громадный гвоздь идет в ребра. Я понимал, что вспотею от боли.
А нельзя, может быть заражение крови. Я начал считать людей в первом ряду. Я
не мог их увидеть, и тут, схватив тарелку, я быстро стиснул зубы и забыл про
улыбку-неизменную цирковую улыбку, которой тупоголовые идиоты так сожалеют,
не понимая, что улыбка, это-торжество над собой и единственная награда
своему телу, ибо, когда улыбаешься - действительно бывает теплей.
Так вот, оскорбляя самого себя, я без улыбки с наглым упрямством и
гордостью начал втыкать в тело булавки и навешивать на них гирьки.
Ряды кричали:
- Довольно, довольно-о!..
Какая-то белокурая чиновница упала в обморок, и никто не хотел ее
выносить.
Тогда я выпрямился. Улыбнулся, насколько позволяли проткнутые щеки, и
пошел вниз по ступенькам в зал.
Я прошел пять рядов и в шестом, направо, увидал рубленую бородку Евсея.
Бороденка была вся потная. Глаза с распухшими веками отвернулись от меня. Он
взмахнул руками.
В реве ладоней я не услыхал, что крикнул он мне. Мне было тошно, и я
чувствовал, что весь рот наполнен кровью.
Я почему-то снял сначала самые легкие гирьки и вытащил булавки,
которыми были проткнуты мускулы рук. Ушел в уборную и торопливо плюнул в
полотенце. Нет, мне почудилось, крови во рту не было.