"Всеволод Иванов. Агасфер" - читать интересную книгу автора

инвалид с заношенными ленточками ранений рассказывал об обороне Севастополя;
девушки-зенитчицы смотрелись в карманное зеркальце, излучавшее
густосплоченный свет. Почти без толчков, словно курьерский, несло вагон, и
молочницы говорили, что пригородные поезда водят самые лучшие машинисты, а
огородники с уважением поддакивали: "Как же иначе, молоко ведь
расплескаешь!" И неизвестно было: кто над кем подсмеивался.
Вместо нижней пуговицы у воротника гимнастерки болталась и падала на
небритую щеку его длинная суровая нитка. Я смотрел на этот крошечный
подбородок фон Эйтцена, так не вяжущийся со всем большим и круглым его
лицом, и думал: "кто же он, наконец? Шутник, диверсант, сумасшедший, больной
манией преследования, контуженный при бомбежке или - потерявший семью? Узнаю
я правду, или он опять убежит от меня? И что произошло, что заставило меня
поверить ему? И кто я такой? Шутник, сумасшедший, контуженый?.." Нитка
падала ему на толстые, распухшие губы, он нетерпеливо снимал ее, и ветер,
рассеянно падавший в окна вагона, перебрасывал ее на грудь. Кто он? А что,
если - Агасфер? Биологически, повторяю, бессмертие невозможно - это всем
известно, но никто не станет отрицать долголетия, и долголетия самого
феноменального. В старину ученые эмпирически открывали, несомненно, такие
тайны природы, к которым мы сейчас лишь подходим. Не могло ли так случиться,
что он, этот неизвестный, открыл некую тайну долголетия, а затем от того же
долголетия заспал ее, как неряшливая и усталая мать, случается, засыпает,
удушает насмерть своего ребенка? Прожить почти пятьсот лет?! Сколько можно
видеть, слышать, чему только нельзя научиться?! Какие бы можно было написать
мемуары и каким бы можно было быть преподавателем истории?! А какие бы
характерные черточки он дал для сценария или фильма?!
Но когда мой спутник поднимал на меня безжизненные глаза, словно
наполненные мелкой пылью, мысли мои пресекались и я направлял свой взор в
окно. На проселке, бегущем вдоль железнодорожного полотна, словно пунктиром
обозначая наш путь, сидели узкокрылые молодые грачи, учившиеся летать.
Молочницы, возвращающиеся из города, как известно, страдают в эту пору
от мягких чувств. Они много подают певцам и жалуются на мужей. Одна из них,
жгучеволосая, с длинными ковыльными ресницами, глядя на фон Эйтцена,
сказала:
- Избаловались наши мужики. Сегодня - одна, завтра - другая. Уж лучше
за инвалида выйти! - И она перевела свой густой взор на меня. - Верно
говорю, инвалидушка?!
Спасибо этой молочнице. Если и возникла опять во мне жалость к Паулю
фон Эйтцену, то она, при этих словах, быстро исчезла. Я спросил Клаву:
- Вы не отказались от вашего решения? Она ответила с тоской:
- Нет.
И, помолчав, добавила:
- Если вы настаиваете.
Я тоже помолчал. Назвать эту худенькую, плохо одетую девушку страстной
Клавдией фон Кеен из средневековья - не насмешка ли над ней и над собой? Но
что делать, раз жизнь так сложна и так отвратительна! Я сказал фон Эйтцену:
- Клавдия фон Кеен - ваша! Она догнала вас и снимает с вас имя Агасфер.
Верните мне мою жизнь.
Он взглянул на Клаву. Она наклонила голову и сказала:
- Я ничего не понимаю, но раз он так хочет... И она опять умолкла.
Шагая по остаткам "козьих ножек", докуренных до такой степени, что не