"Всеволод Иванов. Агасфер" - читать интересную книгу автора

что же это значит: "здесь"? Здесь, в Москве?
- Возле...
- Да вы что: издеваетесь надо мной?! - крикнул я. - Говорите мне точный
адрес!
Разговор с ним мне стоил дорого. Силы мои заметно уменьшались. И покуда
сознание не покинуло меня, я подзадоривал себя всячески, а ему всячески
показывал, что сил во мне еще много. "Самое главное, самое главное, не дать
ему ускользнуть, надо показать ему мое могущество", - твердил я.
Он, поежившись, ответил:
- Станция Толстопальцево. Киевской железной дороги. От станции влево.
Третья поляна. По ту сторону тропинки, на юг, шестое дерево... в корнях.
И тогда я резко задал ему последний вопрос, которого, по-моему, он
особенно боялся:
- Какой вид у вашей смерти?
Я заметил уже давно, что слово "смерть" он не произносил. Оно шатало
его, валило с ног. Поэтому, едва только он проявлял желание увильнуть, я бил
его этим словом.
- Лежит... лежит, видите ли... лежит, Илья Ильич!
- В чем лежит ваша смерть? В коробке? В бутыли? В суме? В кошеле?..
Он кивнул.
Он еще раз кивнул, но совсем слабо.
О чем мне еще говорить с ним? Усталыми глазами я смотрел, как он,
шатаясь и держась обеими руками за дверки книжных шкафов, плелся к выходу.
Мне страстно хотелось, чтоб он исчез возможно скорее, особенно после того
как я заметил, что он разного со мной роста и что моя кепка, которую он взял
со стула по ошибке, была ему как раз по его круглой голове.
После его ухода я почувствовал изнеможение, голова закружилась, и я
грохнулся на пол. Очнувшись, я стал перебирать в памяти происшедшее. Голова
работала хотя и медленно, но ясно. Одно обстоятельство, на первый взгляд
пустячное, заставило меня вскочить.
Я припомнил свою привычку: когда я говорю с кем-либо, мои руки
машинально берут со стола книгу и начинают ее поглаживать по переплету, как
вы, например, ласкаете кошку по шерстке. Так вот, то же самое делал мой
посетитель! Мороз, именно вяжущий и мелкощетинный, мороз подрал меня по
коже. И в то же время неизвестно почему я вспомнил и начал бормотать фразу
из Островского: "Поди-ка поговори с маменькой, что она тебе на это скажет".
И я не мог припомнить: то ли это из "Бедности не порок", то ли из "Грозы".
Боже мой, да и какое мне до этого дело, когда тут такие змееуползающие дела!
Его день жизни двигался по моей, как двигается поршень на всем
протяжении цилиндра машины. А мой день?! Неужели я позволю усыпить себя...
Прочь! Да вставай же, Илья Ильич! Руки! Ноги!
Превозмогая тошноту и боль под сердцем, я нашел какую-то палку и,
опираясь, потащился к выходу. Кожа моя лупилась, словно я ее обжег на
солнце, а руки до локтей были покрыты клейким потом.
Не помню уже, каким образом добрался я до кассы пригородных поездов.
Знаю только, что с севера по-прежнему дул холодный ветер, а края низких
облаков, быстро бегущих по небу, были оранжевы, блестяще-шелковы.
- Вы давно ждете? - услышал я слабый голосок Клавы.
- Жду фон Эйтцена, - без всякого удивления ответил я.
- Кто он?