"Дарья Истомина. Леди-бомж" - читать интересную книгу автора

теток, которые топтались в дверях.
- Понятые... - пояснил он.
В доме было уже полно ментов.
Цацочки нашли почти сразу - они были упакованы в пластиковый пакет и
спрятаны в нижнем ящике письменного стола в дедовом кабинете: то самое
армянское серебро с бирюзой, что я примеряла, плюс, как было сказано в
протоколе: "изделия из желтого метала в виде цепочек, кулонов, колец общим
весом в пятьсот сорок три грамма".
В общем, обобрала некая Басаргина Лизавета разнесчастную судью
Щеколдину на мощные суммы. Я пыталась что-то лепетать, но моя роль в этом
идиотском спектакле была определена не мной, и только такая дура, как я,
могла думать, что вот-вот все это объяснится и прекратится.
Подставили, сыграли, "кинули", как говорится, меня четко. Тем более
что и в судейской квартире, и на шкатулке зафиксировали мои пальчики.
Шарили, они, значит, не там, где надо.
Сам суд я помню плохо, потому что в грязной одиночке нашего
следственного изолятора, куда меня сунули, отделив от остальных
подследственных, я не спала почти три недели, так только, урывками,
похожими на беспамятство, никого ко мне не допускали, даже Гашу, и все
кружилось, как на карусели, постепенно ускоряясь и размазывая рожи.
Судья Щеколдина суд не вела как потерпевшая. Делом рулила какая-то
другая дама. Я ее, Маргариту Федоровну, и увидела-то впервые в суде -
здоровенную крепкую тетку в сложной прическе с кандибобером, холеную, в
скромном костюмчике, нестарую еще, лет сорок с небольшим. По-моему, она
просто втихую веселилась, как опытная кошка, которая накрыла лапой мышь и
играет с нею, прикидывая, сразу схарчить или оставить на ужин.
Зал суда набивался под завязку любопытными - Панкратыча знал весь
город, а тут вляпалась его беспутная внучка. Уже интересно. Ирка Горохова
много плакала и делала вид, как ей трудно говорить горькую правду о лучшей
подруге.
Дело повернули так, что Ирка и Зюня собирались создать крепкую
молодую семью, а я, значит, втерлась в доверие, проникла со злодейским
умыслом, пыталась соблазнить невинного Иркиного амаранта, но, споив его,
удовлетворилась изъятием матценностей.
Обвинитель напирал на то, что корни моей криминальности ведут в
Москву, где непорочную девицу морально разложили, в этот всероссийский
вертеп порока и организованной преступности. Где я растеряла все, что
вкладывали в меня дед и школа. Адвокатша поминала мою "безматерность",
требовала доследования, чтобы выйти на те преступные элементы, которые
стоят за мной и которым я подчиняюсь.
В общем, хреновины поролось много. Но все было продумано и
предопределено, и мне впаяли, в общем, не так уж много, с учетом первой
судимости, но достаточно для того, чтобы спокойно наложить лапу на все
дедово имущество, каковое подлежало конфискации и отчуждению в пользу
потерпевшей и города.
Формул я точно не помню. Что-то там было не так, и адвокатша
говорила, что я могу взбрыкивать, но мне уже было все равно. Меня
оглушили, как белугу колотушкой по башке, перед тем как распотрошить ее на
предмет получения икорки.
Через полгода, уже в зоне, я получила письмо от Гаши. Она написала,