"Фазиль Искандер. Эссе и публицистика" - читать интересную книгу автора

И вдруг революция свершилась. Как человек, на котором горит одежда,
бросается в реку, он бросился в революцию. Содрал с себя {360} горящую
одежду трагического сознания и как будто выздоровел и влюбился в Ленина. Так
пациент психиатра может влюбиться в своего врача, избавившего его от великой
боли.
Тогда понятно, почему футурист Маяковский, сбрасывавший своих
предшественников с парохода современности, как пьяный со стола бутылки, не
мог вступать в спор с Лениным.
Ленин сделал революцию. Революция избавила Маяковского от боли. Завтра
она весь мир избавит от боли. Если мир этого сегодня не чувствует, то только
потому, что он не может быть таким чутким, как поэт. Он, Маяковский, и боль
сильнее всех чувствовал как поэт и по этой же причине сейчас чувствует, что
боль стихает. Он верит! Революция пришла, чтобы мир избавить от боли, - и
потому он ощущает, что боль действительно стихает. Такова сила самовнушения
этой мощной и одновременно суеверно уставившейся в будущее личности.
Революция снимает боль - и вдруг уже после революции опять выброс
страшной боли - поэма "Про это". Любовь не получается и после революции.
Как понять? И снова нахмуренный, суеверный взгляд в будущее - все ответы
там. И ответ приходит. Очень просто. Революция победила только в России, а
поэт - всемирное вместилище боли. Надо, чтобы революция победила во всем
мире, и тогда уже действительно никогда не будет боли.
И этот выход из трагедии, кажущийся столь фантастичным в жизни,
получается убедительным в поэме. Такова особенность Маяковского. Только
через грандиозное преувеличение проявляется истинная реальность его поэзии.
Если не считать этой его поэмы, практически почти все
послереволюционное творчество Маяковского действительно поздоровело и, увы,
во многом поглупело. Только изредка вскинется прежний Маяковский - и снова
сложит крылья, словно боясь, именно боясь пробудить старых демонов сомненья.
Бунтарь притих. Отныне все измеряется революцией. Нет мелкого дела:
Фелиция, милиция, сапожники, пирожники, пьяницы, {361} ударницы - всех,
всех наставит на путь истины. Кого юморком подбодрит, кому и тюрьмой
пригрозит.
Тот ли это гордый, трагический юноша, обещавший повести за собой
Наполеона как мопса? Сидит себе и вяжет чулок, как в хорошем сумасшедшем
доме. Его меланхолическое указание на то, что это он вяжет чулки для
санкюлотов, ничего не проясняя, усугубляет наши подозрения.
И, конечно, пишет стихи о Ленине. После смерти Ленина создает о нем
поэму. Странно, что при всей искренности его любви к Ленину у него ничего не
получается. Такое впечатление, что ему не за что уцепиться. Получается голая
риторика. Он никак не может связать Ленина со свойственным собственной
природе трагическим сознанием. Он сам от этого сознания отгородился и сам
через Ленина пытался создать оптимистическую поэзию. Видно, тут концы с
концами не сходятся, и Ленин получается у него слишком плакатным.
Интересно, что Пастернак в "Высокой болезни" с одной попытки берет вес
и талантливо рисует портрет Ленина, разумеется, в духе времени сильно
идеализированный:

Он управлял теченьем мыслей
И только потому - страной.