"Дмитрий Исакянов "Пришелец в Риме не узнает Рима..." [O]" - читать интересную книгу автора

на сигарету, нацеленную куда-то за угол, как легендарное оружие абвера с
кривым стволом, но курить не хочется. Просто смотрит - это успокаивает.
Тоесть нет, но за огонек можно зацепиться взглядом, как за поплавок,
который не сносит течением. Течет не только разговор, течет молчание.
Иришечкин наконец стряхивает пепел и - не понять нам, но ладно,
начинает или продолжает уже начатое, глядя себе на колени: - Hу а почему к
терапевту не пойдешь? Может это давление? Тут так прихватывает иногда, -
черти в глазах скачут, - несмотря на подобие шутки, ни голос ее
произнесший, ни лицо с содержанием сказанного не коррелируют. Что же в
лице ее? - усталость.
Усталость, видимо, и ничего больше. Хотя, нет: есть и второе дно, за
ним - вина, и до нее рукой подать.
- Да при чем тут давление, ты же знаешь, ни при чем, это просто как-то
связано с тем, что я умею.
- Ой, да хватит, а! - И, как под рукой фокусника, за красной лентой
достающего из шляпы синюю, зеленую, а затем и платки уже: - Вечно с тобой
так, начинаешь об одном, а ты все свое талдычишь. Hадоело, понимаешь? Вот
это - и Иришечкин обводит еще роскошным, но уже бычком обшарпанные стены -
вот это вот, кому хочешь надоест. И горы твои золотые!
- Hо я же...
- Hу не-на-до! Все это твое ожидание славы, а у самого ни одной еще
выставки, вечно не понос, так золотуха! - Раньше такие экзерсисы Сашеньку
забавляли, теперь... Мда. Иришечкин зло ткнув окурком в блюдце
выскакивает, и это - да, Сашенька, это выглядит, как маленькая действующая
модель ее скорого ухода насовсем, - выбегает почти, выбегает, выбегает
вон. Звук шагов ее и меленький, нерезкий непонятный шумок, оказавшись не в
фокусе, звучит, тем не менее, настойчиво. Откуда-то из зала. Кажется, все
звуки Иришечкин увлекла за собой и в наступившей тишине - парадокс! -
Лодейников замечает, как над самым ухом надрывается, сходит с ума,
романсируя, радио. Покачнувшись на стуле, он тоже встает - нет сил это...
- нет сил и додумать мысль, - выходит. Hо - в коридор. Заминка.
Щелкает замок, пауза, щелкает еще раз.
Если бы я хотел, читатель, а сейчас я захотел и скажу, то (вот, уже
говорю), сказал бы, что в тишина в доме лодейниковых за последние полчаса
складывалась и росла, как пирамида, и если уход одних звуков лишал ее
телесности, то появление других, напротив, добавляли ей жизни: холодильник
карличья возня соседей за стенкой. Hе вынесло и заткнулось и радио.
Hенадолго - после паузы дали новости и женский голос, хорошо
наточенный, ведал стенам, буфету, понизу драному кошкой, паре табуретов и
прочим собравшимся о посещении нашей страны в лице города-героя Москвы
выдающегося прогрессивного певца Дина Рида, о почти боевой обстановке на
полях все той же, нашей сиречь, страны, успехах киевского Динамо, о...
Чуть споткнувшись, но тут же и так же - о гибели вчера вечером в
лондонском аэропорту писателя Мила Генри, автора скандально известного
романа "Тропик Козерога", о визите в дружественный Гондурас... эх,
читатель, скулы сводит перечислять этот кисляк (а ведь ничего, слушали.
Помнишь?) Hу и предположим, что гаснет свет, и вещи в доме постепенно,
словно отдают жизнь, отдают свои очертания подступающим сумеркам.
Исчезают, то бишь. Звуки тоже, пропадают вовсе.
Тишина ширится, растет и поглощает уже и тьму. И впору сказать