"Дмитрий Исакянов "Пришелец в Риме не узнает Рима..." [O]" - читать интересную книгу автора

лет спустя.
Кем ты была тогда для слепой еще души? Души, движущейся наощупь,
которой глазамешали видеть? Киот, сентиментальный ситец. Больше, чем
сантименты - ткань жизни. Hеброская ткань существованья, сквозь которую
просвечивают сложенные вчетверо бумажки с молитвами. Помоги. Очисти и
укрепи.
Слабительное Господа нашего и конский щавель пророков Его.
Патентованное средство на протяжении последних шести тысяч лет. Отец и Сын
заботятся о вас и вашем здоровье. Святого сплава квадратные иконы и крест.
Коробок с углем за кулисами: еще один сгорел в огне. Синестраничные книги,
начиняющие шкаф сберегающий квадрат пыли некасаемой. Вонький диван и
ароматное вещество воздуха ограненное комнатами. Сдаются углы цикадам и
осам. Завтрак , обед и ужин в любое время вместе с хозяевами, полный
пансион. Из приглашенных - Чингиз-Хан и Рикардо Фольи. По вечерам -
шестьдесят шесть, лото, игры с мячом на свежем воздухе, за буйки не
заплывать. Богатая культурная программа: воспоминания ветеранов: вот так
мы жили в ваши годы. Фото и подписи к ним. Были то. Ad libitum. Либидо.
Питались лебедой, от того ль детки - былиночки. Оживленное прошлое,
альбумин времени. Желток сюжета, дерево целиком в семечке: один к тысяче.
Гербарий начиненных подобьем усопшим ломких иссохших глазуний. Ad obolo.
Приглядись: она тоже там. В линзы можешь изучить: улыбается; сфокусировать
помело незнания своего в ведающий луч: Поличка. Саратовъ. Фотографическая
фабрика отца и сына Романшовых. И этот кит вчера ночью на помойном ведре
на веранде. Долбящий струей, о ржавое дно, как полковая лошадь. Зоркие
шаги босых ног, влажные трусы над упруго колышащимся. Кто? Ты ли, внук мой
возлюбленный? Испугался?
Hикто - все спали; все были лунатики. Возвратись в угретое и
увлажненное потом: не вспомним, но изменимся. Hе она. Я нынешний и я
секунду назад - не есть одно. Что дает нам Силы любовь. H to He I'm onlу
one.
Десятки лет спустя, повзрослев, я совершил неимоверное усилие и
двинулся прозревшею своею душою вспять в потоке беспощадного времени.
двинулся навстречу своей любви, двинулся, повинуясь зазвучавшему мне
голосу Полины Георгиевны Бережной - моей бабки по отцовской линии,
двадцать лет уже как умершей и похороненной на закрытом ныне Южном
кладбище. Услышал ли я зов твой вначале, или увидел во тьме незнания знаки
твои, что ты мне посылала?
"Открытка с видом на грядущее". Элизейские поля, Эдем. Прилагается
засушенный асфодель.
Руки твои нежны, как церковные свечи, а к голосу твоему я возвращаюсь
всякий раз, когда хочу пить. Любовь моя, бабка восьмидесяти семи лет,
когда я видел тебя в последний раз, ты была сумасшедша, безнадежно
сумасшедша, как в детстве непоправимо сломавшаяся игрушка, и подбородок и
руки отвратительно - так нечестно!- дрожали, выдавая страшный разлад в
уговоре плоти ее, почти уже ей не принадлежавшей и времени, не
принадлежавшим ей никогда. И разум, как тяжко навьюченное животное, все
оскользался и попадал на колею давно минувшего, никчемного. И все
путались, путались имена, даты, наименования, как масти разлетевшихся карт
- не надо их поднимать! - всегда чего-нибудь не достанет, и бледно-розовый
уголок плоти точила пресная слеза.