"Ясуси Иноуэ. Охотничье ружье; Письмо Секо; Бой быков (Три новеллы)" - читать интересную книгу автора

пропагандировать охоту как самое здоровое и благородное увлечение, моя точка
зрения на охотничье ружье выглядела одиозно, если не еретически. Я
догадывался о смущении, в которое повергла моего друга рукопись
стихотворения, когда он впервые ее прочитал. Я представил себе, какие он,
по-видимому, испытал колебания, прежде чем решился его публиковать, и его
трогательная, поистине товарищеская заботливость отдалась в моем сердце
укором. У меня мелькнула мысль: ведь кто-нибудь из членов клуба может
возмутиться, что журнал поместил на своих страницах подобное стихотворение.
Но мои страхи оказались напрасными, ни единого возмущенного письма я не
получил. К счастью или к несчастью, охотники обошли мое произведение полным
молчанием. А если выразиться точнее, его, наверное, просто никто не прочел.
Но однажды, спустя месяца два, когда история со стихотворением улетучилась
уже из моей памяти, я получил письмо от некоего Дзесукэ Мисуги.
Где-то я прочитал, будто иероглифы, высеченные на одном из старинных
памятников горы Тайшань,[1] напоминали, по словам историков последующих
эпох, яркий свет солнца после пронесшегося урагана. Говоря несколько
гиперболически, надпись на большом конверте из белой японской бумаги
наводила на мысль об этих иероглифах. Время стерло высеченную на древнем
памятнике надпись, не осталось ни единой копии, и теперь трудно судить о ее
каллиграфических особенностях. Размашистые, крупные, словно выпуклые
иероглифы Дзесукэ Мисуги оставляли ощущение удивительного изящества, но
стоило приглядеться к ним, и от каждого иероглифа начинало веять
бесцельностью, пустотой, и мне невольно вспомнились изречения упомянутых
историков о надписи, высеченной на горе Тайшань. Наверно, он держал конверт
в левой руке и, не жалея туши, щедрой кистью надписал его единым духом.
Нельзя сказать, что его почерк был сух, но в нем проглядывала холодная
бесстрастность и самонадеянность. Короче говоря, его размашистые письмена с
самого начала не располагали к себе, в них чувствовалось стремление к
самоутверждению, столь свойственное современным людям, хотя иероглифы и были
лишены раздражающей вычурности, присущей тем, кто склонен кичиться красивым
почерком.
Во всяком случае, конверт производил внушительное впечатление и был
столь великолепен, что лишь по ошибке мог оказаться в моем скромном
деревянном почтовом ящике. Я вскрыл конверт и вынул из него большие листы
китайской бумаги, какими обычно пользуются художники. Они были исписаны тем
же размашистым почерком: в каждой строке не более пяти-шести крупных
иероглифов.

"Я немного интересуюсь охотой. Несколько дней назад, перелистывая
журнал "Друг охотника", я случайно обратил внимание на Ваше превосходное
произведение "Охотничье ружье". Человек я обыкновенный, в тонкостях
стихосложения не разбираюсь и, говоря откровенно, вообще впервые в жизни
прочитал стихи. Нижайше прошу извинить мою неосведомленность, но и Ваше
уважаемое имя доселе было мне неизвестно. Однако, дочитав "Охотничье ружье",
я ощутил волнение, какого давно не испытывал..."

Так начиналось письмо. Прочитав эти строки, я вспомнил уже позабытое
мною стихотворение в прозе и подумал: итак, он все-таки пришел - протест от
охотника, и противник этот, судя по всему, достойный. Но, читая дальше, я
все более убеждался, что мои опасения напрасны и я вовсе не предугадал