"Карл Иммерман. Мюнхгаузен. История в арабесках (барон Мюнхгаузен)" - читать интересную книгу автора

писала об этом самые высокопарные вещи, настоящие гимны, а втихомолку
ухитрялась щипнуть меня так, что я чуть не кричал. Ходячая легенда права;
она утверждает про этих Б-о, к семье которых Ребенок принадлежал, что их
озорство начиналось там, где другие озорники кончали (*46). Про Ребенка
написана книга, где ее называют олицетворенным средневековьем. Ну-с,
середины своего века она действительно достигла, да и красота ее уже не
очень обременяла, когда она по-детски отдавалась своим любовным фантазиям.
Я был очень рад, когда избавился от Ребенка: вы не можете себе
представить, как изнурительны такие сепаратные уроки любви.
Две следующие кухарки, Юле и Иетте, были лучше всех; это были настоящие
кухарки, без одухотворенности, без сентиментов, без фантазии (*47). У них
я научился эгоизму и самопожертвованию в любви. Например, у Юлии, которая
обсчитывала Своего хозяина, как могла, но в остальном была честнейшим и
добрейшим существом на свете, я отнимал все деньги, которые она клала себе
в карман при закупках провизии. Она крала только для меня; честное слово,
это было так. Мне же нужны были деньги, так как я хотел купить себе новый
кафтан и "Дух кулинарного искусства" Румора, чтобы пополнить свое
профессиональное образование. Я всегда говорил ей:
- Давай, давай, милочка, ибо дающий испытывает больше блаженства, чем
берущий; я предоставляю тебе блаженство, а сам удовольствуюсь малостью,
т.е. деньгами.
Но мне тут ничего не очистилось. Моя пятая возлюбленная, Иетте,
прожженная птица, слямзила у меня всю сумму, когда мы расставались, осыпая
друг друга клятвами нежности. Ну-с, самопожертвование тоже необходимо; я
на нее не в претензии.
Мюнхгаузен сделал передышку, чтобы отдохнуть. Барышня снова вернулась в
комнату. После некоторого молчания, во время которого он метнул в небо
взгляд, полный юношеской мечтательности, Мюнхгаузен продолжал:
- Ах, что такое обыкновенная, бессознательная, грубо-неуклюжая любовь
по сравнению с сознательной любовью, которая любит по принципам! Прошли
годы, кухня осталась далеко позади. "Игра жизни весело смотрела на меня" с
зеленого стола, когда крупно понтировали и банку везло. Мюнхгаузен стал
мужчиной, мужчиной в полном смысле этого слова. Тем не менее и его
подводила коварная фортуна. У меня были маленькие неприятности, которые
принудили меня жить инкогнито, далеко, далеко отсюда.
Теперь, друзья мои, я должен познакомить вас с одним свойством, которое
связано с моим появлением на свет. Чем старше я становился, тем сильнее
развивались во мне некие минеральные или, точнее говоря, металлические
реакции, так что я не мог слушать о деньгах без экстатического трепета. Во
время моего инкогнито, которое было так строго, что я мог выходить только
тайком, я увидел ту, которая соединила во мне все составные части любви в
одно великое целое. Она была некрасива, не имела ни ума, ни каких-либо
качеств, но... мне кажется, сударыня, что вас опять зовут.
Эмеренция снова встала, снова бросила на барона взгляд, полный
благодарности, и произнесла:
- Мюнхгаузен, я вас всегда уважала, но с сегодняшнего дня я молюсь на
вас. - После чего она вышла.
- Гром и молния! - воскликнул барон. - Почему вы все время выставляете
мою дочь?
- Я щажу ее нежные чувства, - ответил Мюнхгаузен. - Ах, если бы можно