"Карл Иммерман. Мюнхгаузен. История в арабесках (барон Мюнхгаузен)" - читать интересную книгу автора

взъерепененные книги; я должен был предвидеть, что они не уживутся.
Однажды ночью я просыпаюсь от удивительного шума, который раздается с
библиотечной полки. Зажигаю свечу, освещаю библиотеку и вижу необычайное
зрелище. Штраус и Геррес неистово лупят друг друга переплетами, размахивая
ими, как два рассвирепевших индейских петуха. Члены консистории Паулус,
Штейдель, Маргейнеке, даже Толук (*39), стоявшие по обеим сторонам от этих
произведений, робко отступили в сторону, так что у противников оставалось
достаточно пространства для развития своей переплетной полемики. При этом
они издавали удивительные звуки. Из "Жизни Иисуса" исходило тонкое,
хрустящее царапанье, как от грызущей мыши, тогда как толстая "Мистика"
урчала и хрюкала наподобие ржавого баса. Я взял с полки моего бедного
Герреса, который даже нагрелся, - хотя и не распалился подобно святому
Петру из Алькантары, - приласкал его, утешил и, наконец, добился того, что
книга окончательно успокоилась от своего ужасного волнения, в то время,
как "Жизнь Иисуса" все еще продолжала размахивать одной крышкой переплета
в воздухе, воюя против веры в чудеса, которая давным-давно уже отошла в
область преданий.
Когда же я обследовал переплет Герреса, чтобы посмотреть, не пострадал
ли он в этой потасовке со Штраусом, то тут мне явилось трехцветное чудо.
Дело в том, что я переплел Герреса в пурпуровый переплет, и что же вы
скажете, друзья мои? От волнения на нем появились синие и белые пятна. Да,
дорогие мои, "Христианская мистика" приняла старые революционные цвета
1793 г.: синий, красный, белый. Кобленц, да и только! Один специалист по
краскам сказал мне впоследствии, что эта трехцветка и есть настоящая
окраска автора, каковая победоносно выступает при всяком возбуждении
(также и при мистическом) из-под последующих перекрашиваний (*40).
Как бы то ни было, я поставил своего Герреса на другую полку, но,
утомленный ночными происшествиями, опять выбрал для него неподходящее
место, в чем я убедился на следующее утро. А именно, я поместил его рядом
с "Девственницей" Вольтера. Но из борьбы с этой устаревшей сатирой
христианская мистика вышла гордо и победоносно. Представьте себе, через
ночь благочестивая книга обратила "Девственницу" на путь истинный, главным
образом, вероятно, благодаря произошедшему в ней образованию жирных и
ароматических масел. Верьте или не верьте, мне это безразлично; но это
сущая правда. Фривольная поэма ушла в себя, текст исчез, и когда я туда
заглянул, то оказалось, что я держу пачку невинно-белых листов в
полукожаном переплете вместо кощунственных анекдотов о Карле VII, Агнессе
Сорель, Дюнуа, Жанне д'Арк и ее осле. Мало того, бумага стыдилась своих
прежних грехов и на ней появился чуть заметный розовый отблеск, наперекор
изречению "Litterae non erubescunt". Я вам ее сейчас принесу, вы сами
убедитесь.
Мюнхгаузен выбежал с быстротой трясогузки. Старый барон зашагал взад и
вперед по комнате, фехтуя руками в воздухе и играя в мяч собственной
шапкой.
- Чертовский парень, этот Мюнхгаузен! - воскликнул он. - Хочешь, не
хочешь, а он тебя увлечет! Вначале я всегда противлюсь его рассказам, а
затем не успеваю заметить, как он уже накинул мне петлю на шею и утащил.
Что ты на это скажешь, Ренцель?
На это Эмеренция отвечала:
- Я еще надеюсь пережить это особое состояние воздуха и выделить манну