"Карл Иммерман. Мюнхгаузен. История в арабесках (барон Мюнхгаузен)" - читать интересную книгу автора

недовольства. Мюнхгаузен много говорил о литературе и поэзии и при этих
рассказах легко впадал в сатиру. Барон же не интересовался этими областями
и ненавидел сатиру, а потому вступал в подобные разговоры только с
некоторой досадой. Но действительно оскорбленным он чувствовал себя, когда
Мюнхгаузен, как это нередко бывало, высказывал мнение, что все люди
рождаются равными и что только ослепление, ныне навсегда похороненное,
могло признавать за кем-либо прирожденные привилегии, которые в то же
время не принадлежали бы и всем остальным его собратьям.
Отношения между барышней и гостем вскоре приняли глубокую и прочную
форму того деликатного понимания без слов, которое так ценят наши
мечтательные и возвышенные дамы. Когда она шептала ему, что невыразимое
нечто пронизывает ее, то он уверял, что вполне ее понимает; и если она под
наплывом чувств не могла подобрать конца к началу фразы, то он намекал,
что вторые части предложений хранятся невысказанными в его молчаливой
душе. Кроме того, она наслаждалась до глубины сердца его блестящими
описаниями далеких стран, и ее возбуждение доходило до энтузиазма, когда
он произносил двадцатичетырехсложные мексиканские, перуанские или
индусские названия.
Правда, по временам и ее кое-что задевало. Рассчитывая понравиться ей
еще больше, Мюнхгаузен иногда высказывал мнение, что только женщина
остается верна своим чувствам, а что к мужчине применима поговорка: "С
глаз долой, из сердца вон", почему никогда и нельзя рассчитывать на
обещание этих непостоянных существ. Он, конечно, не мог знать, как сильно
такие изречения шли наперекор ее ожиданиям. На это она обыкновенно
отвечала:
- Г-н фон Мюнхгаузен, ваше появление и появление Карла заранее
опровергают для меня эту фразу на основании высших предчувствий.
Когда она это говорила, то он ее действительно не понимал, но у него не
хватало смелости в этом признаться.
Между тем эти отдельные размолвки быстро растворялись в чувствах
преклонения и восхищения, которые испытывали к нему отец и дочь; мало
того, в силу контраста размолвка придавала этим чувствам еще большую
страстность. Напротив, отношение к нему учителя было совершенно особенное;
оно напоминало те шуточные рисунки, которые кажут веселое лицо, когда
посмотришь на них с одной стороны, и раздраженное, когда посмотришь с
другой. Личность Мюнхгаузена и его речи не могли не произвести сильного
впечатления на учителя; мы знаем, какие он имел виды на этого фатального
человека для подтверждения самых дорогих для него убеждений. Но он не
всегда мог согласиться с мюнхгаузеновским методом изложения. В начальной
школе он привык к простоте; просто, без всяких прикрас, отбарабанивал он
мальчикам и девочкам сотворение мира, грехопадение, жертвоприношение
Авраама и историю о целомудренном Иосифе. Мюнхгаузен же, обуреваемый
воспоминаниями, переполненный ссылками, ретроспективными взглядами и
отступлениями, городил столько побочных эпизодов на основной рассказ и
часто залезал в такой лабиринт, что бедный учитель, принужденный поневоле
разыгрывать блуждающего Тезея, нередко упускал из рук нить Ариадны. Кроме
того, он замечал, что Мюнхгаузен, смотревший на него, как на ничтожного
нахлебника - чем он в действительности и был, - обходился с ним не с той
же любезной внимательностью, как со старым бароном и барышней, и совсем не
реагировал на его увещевания документально изложить переселение изгнанных