"Карл Иммерман. Мюнхгаузен. История в арабесках (барон Мюнхгаузен)" - читать интересную книгу автора

дозволено последовать своему истинному призванию.
- А разве нет никакого средства предотвратить дальнейшее развитие этого
зла? - со странным смущением спросила барышня.
- О, сударыня! - вдохновенно воскликнул Мюнхгаузен. - Вечной истиной
останутся слова нашего Шиллера: "Чего не видит разум мудреца, то в
простодушьи зрит душа младенца". Вы в своем простодушии набрели на великую
мысль. Теперь, когда в такой моде всякие подписки, мы откроем подписку по
всей Германии, чтобы соединенными силами нации купить Гирзевенцелю
кожевенный завод в Силезии среди онемеченных полячков, усластить ему вечер
его жизни и освободить от него сцену. Я уверен, что даже наши монархи,
которые принимают так близко к сердцу поэзию и литературу, пожертвуют
сколько-нибудь на это дело, скажем, гульден или талер, в зависимости от
того, управляют ли они страной гульденов или талеров. Ну, а теперь
продолжим наш рассказ.
Когда мысль о загубленной жизни вспыхнула в Изидоре с особенной
отчетливостью, он воскликнул: "Раз вы не допустили меня до кожи, то я, не
будучи в состоянии отнять у вас самую жизнь, по крайности, испорчу вам
картину жизни - сцену".
Мои предшественники по ремеслу, Ифланд и Коцебу, сделали из ничтожеств
героев; я хочу сделать обратное и превратить героев в ничтожества. Мюльнер
(*15) действовал на зрителей преступлением и кровью, Говальд (*16) -
старыми Камиллами и портретами, достойными виселицы, а я хочу действовать
скукой. Я хочу поднять скуку до драматической динамики, сонливость моих
персонажей должна порождать катастрофы. Мои герои предпочтут умереть или
подвергнуться любому другому бедствию, чем сучить канитель моей
фразеологии. Я хочу написать вам пьесу под названием "Король Генциан",
пьесу, где вы не увидите ни звезды загробной надежды, ни ночи Тартара под
ногами низверженного злодея, ни чистого отречения в пустыне или монастыре,
а меблированную комнату в скале, сверху снабженную крышкой, где у
зевающего постояльца и его зевающей возлюбленной не окажется иного дела,
как плодить детей, которые при рождении вместо крика тоже будут зевать.
Истинно, истинно говорю вам, болезнь, именуемая холерой, поразит нашу
часть света. Лекари будут ломать себе голову над тем, откуда взялся
микроб, занесший заразу, и никто не должен догадаться, что он выполз из
ямы, в которую я запихнул "короля Генциана". Горе тебе, Санд-Иерусалим
(*17), ты, который мирволишь иудеям и постоянно распинаешь пророков! Тебя
дважды поразит холера, ибо ты не раз будешь ставить моего "Генциана"! Я
хочу написать двадцать один миллион триста два с половиною стиха,
следовательно, на полстиха больше Лопе де Веги; они будут стоять у меня
шпалерами, как ломбардские тополя на шоссе от Галле до Магдебурга, и это
чудо будет превзойдено только той поистине сказочной смелостью, с которой
я буду утверждать, что никогда не написал ни одного некрасивого стиха. Но
я не собираюсь дразнить театр ошибками и причудами; я хочу нивелировать,
обескровить и изнурить сцену. Я не выпущу из-под своего пера ни одной
строчки, к которой могла бы придраться даже китайская цензура; я хочу быть
вполне правительственно-бюджетным поэтом, но в то же время не перестану
заверять, что меня вдохновляют до слез великие исторические эпохи, не
ведавшие ни о каких бюджетах. Надо бренчать: это входит в ремесло.
Истинно, истинно говорю вам, наступит время, когда артисты будут играть
мои пьесы во сне, публика будет спать, а критик Готшед, похрапывая после