"Карл Иммерман. Мюнхгаузен. История в арабесках (барон Мюнхгаузен)" - читать интересную книгу автора

Изидор плакал, впадал в отчаяние, но ни слезы, ни вздохи не смогли
умилостивить твердого, как кремень, отца; Изидору пришлось сделаться
парикмахером. Это означало, что для света он был простым цирюльником; но
для того, чтобы удовлетворить свое тяготение к компактному, чтобы при
помощи бесхарактерной помады, бесстрастной пудры хотя бы несколько
приблизиться ко всему тугому, кожаному, он в утешение создавал украдкой те
удивительные прически, которые мир как будто совсем уже позабыл, предпочтя
им естественный пробор и шведскую стрижку.
Я буду краток. Когда старый курфюрст вернулся в Гессен, то первое его
пожелание, или, вернее, первый же закон вызвал большое замешательство. Но
с ним произошло то же, что нередко случается со многими другими
законодательными актами; он остался временно на бумаге, и возникал вопрос:
может ли коса стать фактом? Ибо никто не знал лица, которое умело
возводить это достойное волосяное сооружение. Правда, у старого монарха
был поседевший на этом деле искусник, но уважение к рангу и этикет не
допускали, чтобы руки, священнодействовавшие над головой его высочества,
могли прикасаться к черепам обыкновенных смертных.
В эту минуту нужды и печали выскочил наш мастер из облака пудры, как
Эней из тучи. Он умел завивать, умел помадить и взбивать тупеи, умел
заплетать косы любой длины и толщины. Его презентировали, прорепетировали,
апробировали, ангажировали. С этого момента государство могло считаться
организованным.
- Итак, этот человек вошел в кордегардию... - сказала барышня, которой,
несмотря на все ее восхищение перед рассказчиком, хотелось, однако,
несколько ускорить ход повествования.
- Пока еще нет, сударыня, - холодно возразил г-н фон Мюнхгаузен, - до
этого мы еще не дошли. Историческое повествование требует медленного
развертывания событий; почтовые кареты быстро двигаются по дорогам, но,
как вам хорошо известно, наши романисты все еще пользуются в своих
произведениях желтым саксонским дилижансом, который некогда циркулировал
между Лейпцигом и Дрезденом и тратил три дня на это путешествие,
разумеется, при хорошей дороге.
Большая психическая революция произошла в нашем Изидоре в годы
ученичества. Его видели одиноко скитающимся по лесам, "бежал он
сверстников толпы", но ах! цветов он не ищет на поляне, чтоб ими украшать
любовь! Любовь умерла в этой груди; мрачная морщина недовольства пересекла
задумчивый лоб, в нем созревали решения, которые на горе современникам
превратились в темные поступки. Брадобрей по воле провидения, кожевенник
по призванию, парикмахер из смирения, он сделался драматургом из
человеконенавистничества, за коим, увы, и по сей день не последовало
раскаянья. Да, друзья мои, все те трагедии, в которых герой вынужден
чистить сапоги своего брата, а возлюбленная утешает его видением того
мира, где от него больше не будет разить ваксой, все те трагедии, где
ландрат Фридрих Барбаросса рассказывает о своих служебных неприятностях,
податной инспектор Генрих Шестой изводится, собирая недоимки, или бравый,
просвещенный пастор Фридрих Второй из Гильсдорфа затевает проклятую возню
с лионской консисторией из-за рационализма, а камергеры (по существу,
уборщики) являются единственными действующими персонажами, да, друг мой,
все эти трагедии - и, о господи! сколько еще других - родила мизантропия
Гирзевенцеля (*14). Мы были бы избавлены от всего этого, если бы ему было