"Анатол Адольфович Имерманис. Гамбургский оракул ("Мун и Дейли") " - читать интересную книгу автора

обнаженным нервам... Иерихонские трубы, светопреставление, Страшный суд -
все это извергалось маленькой сценой, где на обычном стуле сидел заурядный
человек по имени Вирт. Замученные покойники вставали из могил, палачи с
хохотом делили золотые коронки и перстни с обрубками пальцев, ужасный бог
без лица, со свастикой на нарукавной повязке, изрекал инструкции...
Даже Мун, почти ничего не понявший в этой сцене, вспотел от
неимоверного напряжения. Магде стало жарко. Она сбросила жакет и перекинула
через спинку кресла. Громкоговорители замолкли. Полуоглушенные зрители
постепенно приходили в себя.
А тем временем следователь уже приказал ввести Шульца - для очной
ставки с Виртом. Несколько минут они продолжали обличать друг друга.
- Хватит! - прекратил их перепалку следователь. - После всего
сказанного вами я пришел к единственно логическому выводу, что госпожа
Бухенвальд убита вами обоими по обоюдному сговору.
И тут начался диспут, о котором давно мечтали зрители. Правда, не о
смысле жизни, а о разнице между исполнением служебного долга и
преднамеренным убийством.
Шульц и Вирт объединились, чтобы указать следователю на его глубокое
заблуждение и полное игнорирование реальности. Они объяснили ему, что
приписываемый им мотив преступления - желание избежать наказания за
совершенные в прошлом проступки - смехотворен. Весьма возможно, что госпожа
Бухенвальд в пылу умопомрачения действительно собиралась сообщить прокурору
об их так называемых преступлениях. Однако она так же, как и достопочтенный
господин следователь, забыла, что в гитлеровской Германии, в Алжире и в
Конго они подчинялись приказам. Даже если бы против них возбудили дело,
наказание, учитывая давность и политическую ситуацию, было бы
незначительным. За убийство же госпожи Бухенвальд, совершенное по
собственной инициативе в правовом, демократическом государстве, где закон
охраняет неприкосновенность человеческой личности, их неизбежно ожидала бы
самая суровая кара, вплоть до пожизненного заключения. Неужели господин
следователь считает их абсолютными идиотами?
Дейли по достоинству оценил этот полный сарказма, парадоксальный
поворот. С запозданием вспомнив, что Мун лишен возможности разделить его
восхищение, он наскоро объяснил ему драматургическую ситуацию. При этом его
взгляд случайно упал на переброшенный через спинку жакет Магды Штрелиц.
Только сейчас Дейли заметил, что его можно носить на обе стороны.
Палево-сиреневый с одной, темно-вишневый с другой, он пробуждал не то
ассоциацию, не то конкретное воспоминание. И в кафе, и сейчас, в театре,
Дейли видел Магду в сиреневом. Отчего же именно вишневый цвет казался таким
знакомым? Может быть, потому, что более гармонировал с ее лайковыми
перчатками, театральной сумочкой и кожаным портсигаром, имевшими тот же
бордовый оттенок?
Дейли снова повернулся к сцене. Персонажи пьесы, казалось, успели
поменяться ролями. Железная логика контраргументов повергла следователя в
прах. С видом побитой собаки он просил извинения за досадную судебную
ошибку. Шульц и Вирт, снисходительно посмеиваясь, внушали ему быть впредь
осмотрительным. Пьеса со всей очевидностью подходила к концу. Существуй в
этом театре занавес, сценический рабочий стоял бы уже наготове, чтобы
опустить его.
Поэтому ни Дейли, уже давно переставший следить за Ловизой, ни Мун не