"Анатол Адольфович Имерманис. Гамбургский оракул ("Мун и Дейли") " - читать интересную книгу автора

- Как знать, - подала голос Магда. - Завтра Хэлген отхлещет его в
статье, а послезавтра кто-то из его единомышленников сочтет кастет куда
более действенным средством критики.
- Послезавтра? - Мэнкуп тихо рассмеялся. - Полагаю, что к тому времени
автор будет вне предела досягаемости.
- Ты говоришь так, как будто знаешь, кто этот загадочный Арно Хэлл, -
заметил Баллин.
- Просто считаю его достаточно осмотрительным, - пробормотал Мэнкуп. -
Глядите, вот и директор театра! Надеюсь, он застрахован против увечий!
Баллин проводил глазами подбежавшего к директору Хэлгена, к которому
присоединилась большая часть оставшихся зрителей.
- Это позор! - донесся негодующий голос театрального критика.
Директор туманно оправдывался. Господину Хэлгену отлично известно, что
театр существует в основном за счет меценатов. Если они в последнее время не
поддерживают единственный центр гамбургской интеллектуальной мысли, можно ли
винить во всем одну дирекцию? Конечно, ему самому пьеса не очень нравится,
зато автор покрыл все расходы. Во всяком случае, он, директор, не допустит
ни одного спектакля сверх обусловленных контрактом десяти представлений. Он
очень просит уважаемого господина Хэлгена напомнить в своей рецензии, что
театр не кабак со стриптизом и поэтому нуждается в финансовой поддержке
общественности.
Третий звонок положил конец кулуарным дебатам. Второй акт начинался в
точности как первый. Пока следователь с еще более усталым видом перелистывал
следственный материал, Мун оглядел зал. Пустовала почти половина кресел.
Оставшиеся зрители напряженно молчали. По позам и выражению лиц можно было
без труда отгадать их отношение к пьесе. Единомышленники Хэлгена всем своим
видом напоминали посетителей митинга, готовых вот-вот ринуться на трибуну и
расправиться с оратором. Остальные тоже ничем не походили на театральных
зрителей. Зарытые в руки лица, склоненные головы, сцепившиеся пальцы. Так
обычно выглядят слушатели судебного процесса.
Следователь вызвал обвиняемого Вирта - сухопарого немолодого человека с
военной выправкой. Вирт также клялся в своей невиновности, рассказал с теми
же подробностями о полуночном звонке госпожи Бухенвальд, о ее намерении
покончить с собой, о пистолете, который она им показала. Следователь опять
предъявил незаконченное письмо генеральному прокурору, оно оказало на Вирта
такое же действие, как и на первого обвиняемого. Но истолковал он его в свою
пользу. Госпожа Бухенвальд намеревалась рассказать о страшных преступлениях,
содеянных Шульцем. Его же имя упоминалось в связи с тем, что он мог
выступить в качестве свидетеля.
И тут Вирт принялся высказывать все, что знал о своем друге Шульце. Это
было почти буквальным повторением первого допроса. Единственная разница
заключалась в том, что приобретенный в концлагерях богатый опыт Шульц после
войны применил не в Алжире, а в Конго, да, пожалуй, еще в том, что
подробности были еще страшнее. Самого себя Вирт выставлял в роли
исполнительного солдата, которому всегда претила излишняя жестокость.
Молчавшие поначалу противники пьесы реагировали свистками и криками.
Должно быть, автор предусмотрел и такую реакцию публики. Недаром на голом
столе, где в первом акте лежала одна только папка, теперь стоял микрофон.
После первых же свистков включились громкоговорители. Страшный рассказ Вирта
громовыми раскатами обрушился на маленький зал. Слова гремели, били по