"Явдат Ильясов. Заклинатель змей " - читать интересную книгу автора

голос.
- Сам-то ты думать способен?
- Думать? - Юсуф вскинул ладони, закатил глаза. - Зачем? Бог думает за
нас.
- Вот я сейчас научу тебя думать, собачий хвост! - И Омар надавал ему
по шее. Хотя учителю это и не к лицу.

Наутро, у знаменитых Нишапурских караван-сараев, где когда-то жило и
трудилось множество приезжих людей, где прежде стоял стук и звон,
раздавались веселые голоса, а теперь было пусто и тихо, как в древних
руинах, Омар прощался с шейхом Назиром. Как раз готовился к выходу небольшой
караван, и наставник за сходную цену сговорился доехать до Астрабада, где
надеялся найти хоть временный приют. Здесь, после вчерашних событий,
оставаться он не хотел. Доберутся и до него...
- Видишь, чем выгодна бедность? - Шейх ткнул носком сандалии книжный
сундучок с увязанной с ним постелью. - Случится бежать - подхватил весь свой
скарб под мышку, и да будет над вами благословение божье! Оставайтесь и
беситесь, как знаете. А бегать случается часто. Такой уж век. Не горюй! -
воскликнул он, заметив слезы на глазах ученика.
Легко сказать: не горюй. С кем останется бедный Омар в Нишапуре?..
- Даже Абу-Али ибн Сине, - утешил шейх ученика, - пришлось покинуть ваш
дивный город.
- Как?! - изумился Омар. - Разве... разве ибн Сина здесь бывал?
- Бывал, - угрюмо сказал шейх. - По пути в Хамадан. Богословы не дали
ему тут осесть. А ты не знал? Ну, конечно, некому было сказать. Султана
Махмуда, кровавого пса, люди запомнили. Об Абу-Али забыли. Ведь он их жалел
- и уважал. Может быть, его благородная стопа попирала прах как раз на
месте, где ты стоишь...
Омар отступил, потрясенный. Или он хотел увидеть золотые следы ибн
Сины? Увы! Никаких следов, кроме верблюжьих, ослиных и обывательских, не
увидел Омар у себя под ногами.
...За одиннадцать лет до того, как родился Омар, умер Абу-Али в
Хамадане. Написал блистательный "Канон врачевания" и умер, гонимый,
измученный, всего пятидесяти семи лет от роду. Никакой лекарь, самый
одаренный, не в силах излечить злобных людей от их извечной болезни -
ненависти к другим, непохожим на них.
Омар потянул носом дымный базарный воздух. Провел узкой ладонью по
глинобитной шершавой ограде. Огляделся вокруг рассеянно, как после сна.
Удивительно, даже как-то жутко ощущать на дороге, по которой идешь, в
воздухе, которым дышишь, в предметах, к которым прикасаешься, незримую
близость, былое присутствие великого человека.
Вот здесь, у стены, стоял он, высокий, бледный, худой, в потертом
халате, в разбитых сандалиях, и его задевали тюками, корзинами, вязанками
хвороста. Хорошо одетые, сытые глядели на него свысока, усмехались его
жалкому виду. Погонщик ослов свирепо орал: "Посторонись, эй, ты хилый!" И
Омар явственно слышит этот давний грубый окрик...
Интересно б узнать, каково человеку великому средь мелкоты. Пожалуй, он
сам не знает, что велик. Не думает об этом. Он молчит. Он терпит. Он рад уже
тому, что его не хватают, не бьют.
Люди! Что вы такое?