"Александр Иличевский. Нефть" - читать интересную книгу автора

что мне ценно.
Ценно: не целлюлоза альбомных листов или углерод карандаша, но Облако.
Облако впечатления, которое я повстречал, бродя утром по городу. Как след
чудесного уличного знакомства справа-налево я черкнул в альбоме московский
телефон. Но прежде - навсегда запомнил. Однако допустить осквернения -
оставить в руках неприятеля, хотя и в виде шифра, координаты цели было
невозможно. Я ждал.
Тем временем лист покрывался художественными каракулями врага. Слух
пестрел задорными комментариями товарищей рисовавшего.
Между стволов кипарисов поверх невидного с этого края аллеи обрыва, у
вспухшего высотой горизонта мельтешили стайки морской ряби, подсвеченной уже
исходящим силой закатом. Прогуливавшиеся заблаговременно покинули парк:
пустынная аллея не содержит свидетеля. Столбики пыли (кто поднял ее?) плавно
вращаются в пластах мягкого света заката: вытекающая медленно масса светлого
тепла, нарезанная стремительными свечками кипарисов.
Наконец издевательство окончено. В потешном смехе мне показывают мое
изуродованное лицо. Я зажмуриваюсь. Не глядя захлопываю альбом, вырываю
карандаш, поднимаю из пыли носовой платок и, кажется, начинаю дышать. В
ответ на улюлюканье по-английски промолчав, удаляюсь.
Вслед мне кричит рисовавший: "Извини, чувак, ты получился - как баба!"
Как бы внутри слепоты наворачиваются обидные слезы. Мой быстрый шаг
похож на замедляющийся бег. Под гору миную тревожный распах пустыря, взмыв,
перелетаю через мусорную кучу. У помойного контейнера понуро стоит худющая
коричневая корова с длинными, будто подведенными ресницами. Поведя рогатой
башкой в мою сторону, скорбно промычала. Вскоре напав на дорогу, стремглав
опускаюсь в Крепость и путаюсь в ее переулках.
Крепость Ичери-Шехер еще более опасная, чем парк им. Кирова, местность.
Негодование и обида делают меня к этому равнодушным. Холмистые улички здесь
так узки, что в некоторых винтовых перепадах сподручней перемещаться боком.
Немые стены домов, чьи окна, как взгляд под паранджой, поглощенно смотрят
внутрь двориков и частной азиатской жизни. Пространство внешнее здесь не
существует. Вместо него - теснота. Я знаю, если здесь будут бить вплоть до
смерти жену, то это не будет касаться соседей. В этой местности семья -
плацдарм невидимой, но нескрываемой - принятой и приятной тирании - шариата.
Крепость - злачная местность Баку. Как в Москве 47-го года Марьина роща
или Томилино. Основная деятельность здешнего населения - сбыт ирано-турецкой
контрабанды. Даже я, пришелец, знаю в нем две чайханы, где у
аксакалоподобного, смакующего свою праздную неподвижность бабая можно купить
за рубль пачку солдатского, без фильтра, "Кэмела", - чтоб с тихим шиком
выкурить половину за вечер в "Жемчужине" на Бульваре.
В Старом Городе "малины" столь же часты, как и археологические
раскопки. На пустыре из-под песочных осыпей извлекаются алтари какой-то
разновидности зороастрийского культа. Раскапываются и реставрируются части
архитектурного комплекса дворца Ширваншахов: диван-сарай, диван-хане,
усыпальница, мечеть с минаретом, во рву с канавками стоков - дворцовая баня,
мавзолей Бакуви и восточный портал. Известняк увит и обсыпан алджебраическим
орнаментом из витиеватой речи пророка (алгебра - изобретение тирании: от
числа к переменной: в уравнение казни подставляется все что угодно - единица
или стадо шахских подданных).
Почти все экспонаты дворца, так и не став памятниками, прибираются к