"Александр Иличевский. Дом в Мещере" - читать интересную книгу автора

переносицы, отчего зрение слегка передергивается, кратким всплеском
становясь по периметру орбит рельефным и смутным, и стоп - пропало, и нет
ничего, ни до, ни после: ни облака-неба, посеявшего свет, ни слякоти
снежного воздуха, провисшего грузным пролетом вороны - неуклюжим цеппелином
снявшейся вслед за своим "кар-р" с березы, обнаружив вдруг блестки вороньего
интереса в мусорном контейнере; ни сумасшедшего горбуна в латанном на плече
линялом плаще и в морковного цвета берете, по двору кругами сужающего свое
брожение к помойке, - он долго движется в нерешительной медленности,
колеблясь и стесняясь, но, завидев вороний слет, решительно - на
опережение - бросается вперед, чтоб настичь наконец свое любопытство: что
там за "кар-р", который нам, возможно, пригодится?
Скоро из контейнера вынимается бесполезное - в виде жестяной банки
из-под оливкового масла. Горбун шевелит губами и о чем-то причмокивает,
качаясь на каблуках, раздумывая, удаляясь. Отлетевшая недалеко прочь ворона,
вернувшись осторожным комом сверху, клацает по горлышку металла: банка
тяжела, ворона в глупости своей упорна, и кошка, крадучись, вдруг появляется
вблизи. Птица, косясь на угрозу, сковыривается, не разжимая клюва, с края и,
плюхнувшись со звуком жести оземь, загребает крыльями по снежной мокряди,
перемешивая и взбалтывая белизну. Механически мелькнув, кошка вцепляется в
ворону, на нет ее изводит, треплет, жмет - и замирает; снова треплет.
Горбун, всплеснув руками, подбегает, дергает за шкирку, мычит трехцветному
хищнику "пусти", - тот, жадностью инстинкта неподвижен, держит насмерть,
ворона трепыхается на грани, предсмертный "кр-р" исторгнув напоследок; и
этот сложносоставной скандал весь целиком долой вдруг исчезает, поскольку
разом все запахивает штора, и варится неспешно превосходный колумбийский
кофе, и сигаретой - первой за день - выводится наружу легкое круженье
головы...
И вскоре кофе варится повторно, немного чтения и добыча почты из ящика
на лестничной площадке (удобство жизни в первом этаже)... Какое странное
письмо: знакомый, но, увы, не вспоминаемый никак - как вспышка бреда -
почерк: нет, не может быть, старательный, по-детски выпуклые буквы,
таинственно отсутствуют обратный адрес, штемпель; так о чем же? Конверт был
торопливо вскрыт, а в нем одна лишь строчка и... (Глеб даже присвистнул,
шагнул, отпрянул, стал.) Разряд, обрыв, короткий первый всплеск потока
немоты, залившей зренье, и дальше - белое бельмо пространства: двойной
тетрадный лист, как полигон для беспощадного припоминания... Которое
мгновенно все вокруг заполонило, живя неспешно, развиваясь.
И взгляд во двор повторно возникает позже, заставая горбуна качающимся
в детском городке на скрипом исходящих маленьких качелях. Он что-то ест,
беря щепоткой из расправленной газеты на коленях, - говоря ни с кем о чем-то
(жесты диалога), рассказывая себя - отсутствию: подробно, не спеша и
непрерывно, мгновенно реагируя на молчаливый отклик. Речь его бродит в ауре
звука бессвязно, перемигиваясь с неизвестным, как по живому сумраку болота
огоньки. Его речь того же - газообразного - свойства: от перебродившего
одиночества жизни. Горб топорщится из-за ключицы, как флажок идущего в бой
самурая. Чей вызов он принимает, куда помещает на длительность сна свою
неизбывную мерцающую речь, чье содержание - озвученные движения видений,
которые никак не схлынут, не изыдут, однажды стоглазым жучком заблудившись в
лабиринте ушной улитки...
Вдруг возникает на предчувствии и припоминании замешанная уверенность в