"Александр Иличевский. Дом в Мещере" - читать интересную книгу автора

- Не дисциплиной в смысле воздержания, а устранением желания, переводом
его в непредставимость, вБога.
- Ну хорошо, что же тогда делать, если желание становится воплощением
одержимости?
- Три варианта: либо сдаться и кануть, либо раздвоиться и - любить
одно, а спать другое, пусть и в одном существе. Что, впрочем, тоже без
толку. Либо...
- Слишком просто, чтобы - верно.
- Согласен.
- Так что же вы думаете о любви?..
- О любви?..
- О смерти.
- Думать нельзя.
- Верить тоже.
- Вы любили?
- А вы убивали?
- Да. Себя.
- Смерть желания и желание смерти - их различение и выводит человека за
пределы себя - в человека. Спросить бы у Диониса...
- То есть - у Эрота?
- Нет, Диониса. Эрот действует в начале, лишь при самой потере
невинности, когда все свежо и только-только потеряло точный смысл
непредставимости. Эрот, по сути, только змей, податель яблока, а после.
после он превращается в беса прогресса, в своего племянника, Диониса.
Последний как раз далее и заправляет всей этой нехитрой гностической
лабораторией, в которой всего-то два выключателя: "родись-узнай",
"умри-забудь".
- А кто он, собственно, такой - Дионис? Что горнего он происхождения -
дело десятое, поскольку там, в эмпиреях, в смысле иерархий еще почище, чем в
дольних. Там он такой же вертухай, как здесь санитары: своя политика, своя
программа смерти. Что толку, если власть ему мало-мальская перепала - в
области, что пониже пояса? Это, в конце концов, все равно как под трамвай
попасть.
- Слишком уж вы рационально рассуждаете.
- О чем?
- О желании.
- О трамвае.
А иногда мне кажется, что нам со Стефановым разговаривать совершенно не
о чем. Мало того что все наши разговоры - своего рода диалогические
самозванцы, но и само их возникновение не обязано никакому внешнему позыву,
у них нет цели. Но почему-то все-таки мы говорим.
В самом деле, ну о чем, казалось бы, нам разговаривать? Он старше меня
в два с половиной раза, в бесконечность то есть, он ко мне - деление на
ноль. В юности я был убежден, что чем старше человек, тем он лучше. Я не
вкладывал в это "лучше" качественный оттенок: понятия ума, мудрости, но
ощущал простую иерархичность в том смысле, что ничего общего не может быть у
человека с ним самим предыдущим. Императив старшинства, основанный только на
количественной оценке, признавался единственно верным. Это как в детстве -
один, августовский, салабон - другому, декабрьскому: "А ну, холоп, дай царю
место..." Действие возраста линейно увязывалось мною с прогрессом. Но вскоре