"Александр Иличевский. Дом в Мещере" - читать интересную книгу автора

дважды пытались бежать. Знаете ли, панический Крым, игрушечный барабан,
захлебывающийся в кильватерной пене, красноармейский патруль в Харькове - и
отказ в выдаче заграничного паспорта в 23-м году... Потом от греха подались
в провинцию учительствовать. У нее в комнате висели в рамках под стеклом
фотографии. Девочка у балетного станка, вокруг - стайка белоснежных бабочек
в наклонных, взлетевших зеркалах; девочка-фиалка в центре хоровода; девочка
в трико головокружительно делает мостик на излете перил парадной лестницы:
на ступеньках дети застыли, ошеломленные, восторженные лица. В общем, я
влюбился...
Побряцав ключами, дверь открыли. Вошли нянечка и медсестра с подносом и
шприцами.
После обезболивающих и уборки (я снова отказался от коктейля, взял
лишнюю пайку травки) спросил Стефанова, не уступит ли он мне свою утреннюю
порцию "марии".
- Берите, берите, мне это - припарки, гомеопатия... И я порадовался
своему богатству.
- Так что там было с пачкой? - спросил я, забив и затянувшись до упора.
- Однажды я забрался на чердак... - отвечал Стефанов, размеренно
припоминая. - Потайной лестничный лаз вел из низенького чулана под крышу,
само путешествие в душный полумрак, пронизанный солнечными тропками, в
которых жила плавная пыль, уже было приключеньем... На чердаке передо мной
распахнулось настоящее царство интереса - столько там было всего. От
восторга обледенели кончики пальцев. Огромная ивовая корзина была доверху
набита тряпьем, с горки которого я поднял чудо - пачку и пуанты. Их
пробковые мыски крошились в пальцах, как отсыревший жмых. В моих руках
теплился кокон балетной девочки, вспорхнувшей в новый, неведомый ранее замок
моего воображения. Я стоял, сокрушенный. Пыль плыла в солнечном луче. И
сейчас плывет. По инерции предыдущей жизни больше всего меня, конечно,
интересовали велосипед и рулоны петард, которыми был набит его кошелек под
седлом. Но и старые журналы, и приложение к "Ниве": полное собрание
Гончарова, пятый том, "Фрегат "Паллада"", издание товарищества Маркса за
1899 год - были недурны. Вдобавок на чердаке, в сплетении балок обнаружилось
ласточкино гнездо. Представьте: пыльный яркий сноп света медлит в полумраке,
заливая птичий остров... Был конец июня, птенцы только вылупились. Розетки
их распахнутых головок дрожали над краем гнезда, словно пальчиковые куклы на
пятерне над ширмой. Ласточка прилетала часто - из темноты выпархивала в
световой купол. Я стоял, завороженный, соображая, как они не лопнут. Дело в
том, что в детстве я ужасно плохо ел - буквально две-три крошки, и был
привередлив. И, представьте себе, - в эвакуации, на иждивенческом положении,
да? Для мамы было сущей морокой меня накормить. Больше всего она боялась
дистрофии, туберкулеза. Я не знаю, почему я не ел. Все время на воздухе, в
играх, а аппетита не было. Может быть, война набрасывала тень муки. Отец
где-то мой воюет, страдает, и я должен страдать. Но я этого не сознавал. И
вот тогда, на чердаке, я бесконечно смотрел на распахнутые, как хищные
цветки, ротики птенцов, на челночные рейды ласточки, и вдруг мне стало
стыдно. Я сверзился вниз и спросил у матери сразу две морковных котлеты. Она
обмерла, но потом решила, что для кошки, и хотела меня прогнать. Тогда я сам
схватил со сковороды и запихнул в рот, давясь и проглатывая. Мама заплакала.
С тех пор я стал есть.
- Стефанов, а что же все-таки с балетом? - попробовал я вернуть его к