"Александр Иличевский. Дом в Мещере" - читать интересную книгу автора

надвигающейся миопией - сквозь нее при необходимости можно было надежно
разглядеть детали удаленных предметов и условия задач на доске.
Чтобы пригасить яркость, я плотнее зажимаю в пальцах стылую горошинку
светила.
Далее все происходит как по писаному: "И солнце вошло в ущерб. Скоро
стал виден серп в слоистом облачке остатка дифракции спектра... Обморок
яркости - сумрак - воздуха мякоть пронизал, яблоко стратосферы, как глазное,
вдруг стало сизым. Публика, что на пароме, кверху внимание вперив, ахала,
видя, как в саже солнце кусала луна, как в перьях и хлопьях сажи барахтался
дня зрачок, наколот на тьмы колок. Великое затемненье, обморок дня застыл в
огромном, как О, поднебесье, - длань лунная наложила его на сознанье земли.
Стало прохладно. Ветер, штиль теребя, понесся прочь из тени в места, еще
утомленные светом. Луна, как бритва Далилы, космы Шимшона брила, и падали в
море снопы солнечной шевелюры. О, лысое солнце ночи! О, черный зевок
затменья! Зрачок оскопленный блещет и каплей идет на дно..."
Вскоре пассажиры взволновались и подались в укрытие, остерегаясь
вредных выбросов жесткого излучения.
Мне дико захотелось остаться одному. Я метнулся на нос, сел над
бушпритом, свесил ноги. Катя окликнула меня из-под козырька верхней палубы.
Я не реагировал. Все затмение я просидел над швом разбегающегося моря,
пялясь в исчезающее солнце. Лунная тень шлейфом сумерек причудливо шла в
огромной атмосфере вдоль своих стереометрических границ...
Словно что-то мучительно припоминая, я силился вобрать видение смерти
светила в глаза и мозг - до конца, до самого кончика зрительного нерва. Я
был уверен, что если удастся это сделать, то - вспомню. В этом мне маячило
спасенье.
При входе в порт Хайфы всех пассажиров согнали на палубу и выстроили
вдоль перил по обоим бортам. Оказалось, все обязаны представить свои лица
пограничникам - специальному отряду физиономистов, которые неутомимо кружили
на катере вокруг теплохода, пока мы крадучись шли к причалу. Один из них
чересчур пристально вперился в мою милость. Он даже что-то сказал напарнику,
кивнув на меня. Тот то же обратил внимание, и у меня ослабели колени. Я
постарался овладеть мимикой, согнать озабоченное выражение, улыбнулся. К
счастью, террористов среди пассажиров не оказалось, и когда погранцы перед
самой швартовкой свалили восвояси, закурив дрожащими руками, я выдохнул и
опустился на корточки...
Вечером следующего дня мы гуляли по набережной, лущили фисташки и
тянули из высоких пластмассовых стаканов водянистое пиво "Маккаби". Бетонная
набережная, лениво протянувшись вдоль череды прибрежных отелей, кончилась
очередным пивным бунгало, окруженным тростниковым плетнем, начался теплый и
мягкий пляж, и скоро, окончательно увязнув в песке, мы остановились.
Было ветрено, и волнорезам приходилось туго. Укрупненное перелетом к
югу светило, натужно просаживая горизонт, едва уже держалось на
поверхности - и когда все-таки кануло, в этот момент набежала особенно
крупная волна и достала нас брызгами. Я отказался от идеи выкупаться.
Заорал, как срезал, киловаттный муэдзин на невидимом минарете.
Темнело стремительно, звезды проступали со скоростью проявки
фотоснимка. Тонкий месяц давно висел накренившись, будто оседлан тяжеленьким
ангелом сумерек. Мы сидели на большом, еще теплом камне и обсуждали, куда и
как поедем прогуляться. Сначала наперебой называли места - Цфат, Бейт-Лехем,