"Камил Икрамов. Скворечник, в котором не жили скворцы (Повесть для старшекласников)(про войну)" - читать интересную книгу автора

Что это - никому не говорил, а теперь скажу! Кстати, я вспомнил, что
книжка про шпионов "Они просчитаются вновь" сгорела вместе с дачей.
- Петын, - спросил я, - неужели того шпиона, у которого ты бумажник
тяпнул, так до сих пор и не поймали?
- Поймаешь их... - усмехнулся Петын. - Они же под хороших людей
маскируются.
- Но многих ведь поймали, - осторожно возразил Шурка.
- Многих, но не всех, - объяснил Петын. - Шпионов в нашей стране еще
много. Если б не они, совсем другая была бы жизнь. Гитлер чем силен? Тем,
что он у себя всех шпионов... - И Петын так точно изобразил повешенного,
что мне на минуту их всех стало жалко.
Только на минуту или еще меньше.
А потом я подумал: кто же эти люди, которые шпионили против Гитлера?
Выходит, они за нас.
Я не успел додумать до конца, потому что Петын продолжил объяснение:
- Вот возьмем ту же Барыню, мать Ишина. Она по существу, по нутру
своему чуждый элемент. Дворянка, гимназию кончила.
- Она не кончила, - перебил я Петына, - ее выгнали. Она двоечница
была. Мне тетка говорила.
- А ты, Фриц, помалкивай, - сказал Петын. - Ты, Фриц, молчи в
тряпочку. Почему твоя тетка дала тебе нерусское имя? Что, русских ей не
хватило?
- В честь Энгельса, - робко сказал я. - У нас в роду никого немцев не
было. Вот у Андрея Глебовича бабушка была немка.
Я не знаю, зачем я так сказал. Ну зачем? Мне стало стыдно, но почему
стало стыдно, я не понял. Отчего-то мне даже показалось, что Андрей
Глебович, Доротея Макаровна и Галя просили меня никому об этом не
говорить. А я вроде бы предал. Хотя я точно помню, что меня никто не
просил. Я точно помню. Просто я пришел к ним еще до войны, и Галя показала
мне альбом. Там было много всяких фотографий на толстом картоне. На одной
фотографии я увидел женщину, чем-то похожую на Галю. Эта женщина играла на
арфе или делала вид, что играет.
"Это моя прабабушка, - сказала Галя. - Она была известной красавицей
в Саратове".
Я прекрасно понимал, что у всех людей есть прабабушки. И все-таки
такая молодая и красивая прабабушка меня удивила.
"Она немка, урожденная Штеккер. И вышла за моего прадедушку
Кириакиса. Он был тиран".
"Тиран? - удивился я как дурак. - Разве в Саратове были тираны?"
"Он не по профессии был тиран, а по характеру. Он не разрешил своей
жене пойти на сцену. А это у нас в крови. По профессии же мой прадедушка
был кондитер, известный в Саратове кондитер".
Вот такой был разговор. Я точно помню. Это еще до войны.
Петын и Шурка смотрели на меня.
- Что же ты раньше молчал? - прищурился на меня Шурка.
Сам не знаю, для чего я добавил:
- Она хотела стать артисткой, но ей муж не разрешил.
- Да... - Петын опустил голову. - Я всегда чуял в них что-то не наше,
а что - не понимал. Теперь ясно.
Мне и теперь было неясно, и потому я стал с интересом слушать Петына,