"Епископ Игнатий(Брянчанинов). О прелести" - читать интересную книгу автора

доставляемого бесовскою прелестию, приходят минуты, в которые прелесть как
бы разоблачается, и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты -
ужасны! Горечь их и производимое этою горечью отчаяние - невыносимы. По
этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать се
прельщенному, и принять меры к исцелению себя. Увы! Начало прелести -
гордость, и плод ее - преизобильная гордость. Прельщенный, признающий себя
сосудом Божественной благодати, презирает спасительные предостережения
ближних, как это заметил святой Симеон. Между тем, припадки отчаяния
становятся сильнее и сильнее: наконец, отчаяние обращается в умоисступление,
и увенчивается самоубийством. В начале нынешнего столетия подвизался в
Софрониевой Пустыни (Курской епархии.) схимонах Феодосии, привлекший к себе
уважение и братства и мирян строгим, возвышенным жительством. Однажды
представилось ему, что он был восхищен в рай. По окончании видения, он пошел
к настоятелю, поведал подробно о чуде, и присовокупил выражение сожаления,
что он видел в раю только себя, не видел никого из братий. Эта черта
ускользнула из внимания у настоятеля: он созвал братию, в сокрушении духа
пересказал им о видении схимонаха, и увещевал к жизни, более усердной и
богоугодной. По прошествии некоторого времени начали обнаруживаться в
действиях схимонаха странности. Дело кончилось тем, что он найден
удавившимся в своей келий".

Со мною был следующий, достойный замечания случай. Посетил меня однажды
Афонский иеросхимонах, бывший в России за сбором. Мы сели в моей приемной
келий, и он стал говорить мне: "Помолись о мне, отец: я много сплю, много
ем". Когда он говорил мне это, я ощущал жар, из него исходивший, почему и
отвечал ему: "Ты не много ешь, и не много спишь: но нет ли в тебе чего
особенного?" и просил его войти во внутреннюю мою келию. Идя перед ним, и
отворяя дверь во внутреннюю келию, я молил мысленно Бога, чтоб Он даровал
гладной душе моей попользоваться от Афонского иеросхимонаха, если он -
истинный раб Божий. Точно: я заметил в нем что-то особенное. Во внутренней
келий мы опять уселись для беседы, - и я начал просить его: "Сделай милость,
научи меня молитве. Ты живешь в первом монашеском месте на земле, среди
тысяч монахов: в таком месте и в таком многочисленном собрании монахов
непременно должны находиться великие молитвенники, знающие молитвенное
тайнодействие и преподающие его ближним, по примеру Григориев Синаита и
Паламы, по примеру многих других Афонских светильников". Иеросхимонах
немедленно согласился быть моим наставником, - и, о ужас! С величайшим
разгорячением начал передавать мне вышеприведенный способ восторженной,
мечтательной молитвы. Вижу: он - в страшном разгорячении! У него разгорячены
и кровь, и воображение! Он - в самодовольстве, в восторге от себя, в
самообольщении, в перелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине
наставляемого, предлагать ему учение святых Отцов о молитве, указывая его в
Добротолюбии, и прося объяснить мне это учение. Афонец пришел в совершенное
недоумение. Вижу, он вполне незнаком с учением Отцов о молитве! При
продолжении беседы говорю ему: "Смотри, старец! Будешь жить в Петербурге, -
никак не квартируй в верхнем этаже; квартируй непременно в нижнем". "От чего
так?" - возразил Афонец. "От того, - отвечал я - что если вздумается
ангелам, внезапно восхитив тебя, перенести из Петербурга а Афон, и они
понесут из верхнего этажа, да уронят, то убьешься до смерти: если ж понесут
из нижнего, и уронят, то только ушибешься". "Представь себе, - отвечал