"Наталья Игнатова. Дева и Змей" - читать интересную книгу авторасюсюканья, ни одного ласкового слова. Может быть, поначалу добрая женщина
готова была полюбить малыша, но приказом князя ее собственного сына убили в колыбели, чтоб ни одна капля молока не оказалась отнята у бастарда, и мальчик, нареченный Михаилом, сразу стал для кормилицы упыренышем, ведьминым отродьем. Он знал, что женщину убьют, как только пропадет нужда в ее молоке, он прислушивался к новому для себя чувству, называвшемуся "жалость", но он был, пусть Волшебным, однако ребенком, и, нуждаясь в любви, болезненно воспринимал ненависть. Пока кормилице не вырвали язык - отец, случалось, запаздывал с принятием правильных решений, - замок успел переполниться слухами. О двухнедельном младенце, который умеет говорить, о младенце, не пачкающем пеленки, о крохотных острых зубках, на первом месяце жизни прорезавшихся из мягких десен. И о том, что больше молока любит выродок живую человеческую кровь. Что ж, все было так. Он любил кровь, и любил отца. Вкус крови и образ отца - слившиеся воедино воспоминания. Большой человек, с большими руками и длинными усами. Черные глаза горят сдержанной внутренней силой, и сила эта не может выплеснуться, заточенная в смертном теле, но она есть. Имя ей - любовь. Имя ей - жестокость. Отец был для мальчика всем миром, вокруг отца вращались вселенные, и он, самый главный, самый сильный, самый любимый улыбался в ответ на улыбку сына, и отвечал любовью на любовь. И мог защитить от чего угодно даже уязвимое и хрупкое младенческое тело. А больше бастард не любил никого. Может ли ребенок полюбить тех, кто ненавидит его? медленно, но верно покорялась, он учил свое тело выполнять приказы, с каждым днем все более сложные. - Теперь можно кормить его обычной пищей, - решил дед, - пусть живет у меня. "Обычной"? Что это? Как это? Разве молоко и кровь - это не еда? Неужели отец заставит его питаться грубой пищей смертных, такой же отвратительной, как жесткая ткань одежды и белья в колыбели? - Ты нежен, как все фейри, - недовольно ворчал князь, когда слышал жалобы на грубость тончайшего полотна и легких шелков, - они не умеют воевать, они жить-то не умеют, ты хочешь быть таким же? Нет, он не хотел. Еще не зная, что такое воевать, не очень представляя себе других фейри, кроме отца и деда, он уже не хотел стать тем, о ком отец отзывался с таким пренебрежением. А в тот день, когда дед принял решение забрать его из отцовского дома, мальчика впервые показали людям. Было так: широкая площадь, заполненная воинами и знатью, тихий гул голосов, прижимающийся к каменным плитам, отдельно, сбившись в кучку - белые головные уборы и яркие краски одежд - стояли женщины. Жалась по углам прислуга. На крышах и на ветках деревьев, как птицы, расселись дети. Смертные дети. Когда отец, держа его на руках, вышел на укрытый коврами помост, голоса стихли. В мертвой тишине мальчишка с любопытством оглядывался по сторонам. Ему было интересно, никогда еще он не видел столько смертных, он вообще не видел их раньше, кроме кормилицы. Кормилица тоже была где-то здесь, внизу, |
|
|