"Дейв Хатчинсон. Тир-на-нОгг " - читать интересную книгу автора

заставить вибрировать в сердцевине часов, гальки высыхали и становились
почти темными.
"Он поэтому явился сюда?", мягко нажимала Бенедикта. Когда ей хотелось
быть таковой, она становилась созданием почти сюрреальной мягкости, ее
каролингский акцент смягчался и ослабевал. Хотя меня она не обманывала.
"Потому что вы приезжали сюда, когда были молодыми? На пикники, что
устаивали в школе?"
Вместо того, чтобы напомнить ей, что у нас имеется лишь очень слабое
свидетельство, что Хей вообще побывал здесь, я сказал: "Тигры всегда
возвращаются в место, где запомнили красоту", цитируя - наверное, не слишком
точно - строку из старого фильма Джека Леммона. "Тогда их и ловят."
"Вы так думаете о Хее? Как о тигре?"
Я повернул голову назад и засмеялся. Вероятно, в жизни Бенедикты нет
места для философии, или для умерших киногероев. Я услышал ее вздох, и она
сказала ломким голосом: "Я хочу взять ЯЭС-сканер в горы." Я услышал
крошечные звуки ее ухода: скрип подгнивших досок, сухой треск кусочка
плавника, когда она наступила на дранку. "Я хочу, чтобы вы мне помогли."
Я встал. Она, конечно, лгала. Мы оба это знали и оба перестали
заботиться об этом уже недели назад. Она не нуждалась в моей помощи; ей было
бы гораздо приятнее делать это в одиночку. То, что она хотела на самом деле,
так это все время держать меня в поле зрения.


x x x
"Готов?"
"Ты хочешь, чтобы нас арестовали?", сказал я.
"Они не поймут, за кем из нас гнаться", сказал мне Хей; мелкие капли
падали с его мандариновой бахромы.
"Прекрасно. Поэтому схватят только одного из нас. Я уже чувствую себя
лучше."
Он засмеялся. Сравнительно поздно в жизни Хей решил заботиться о
собственном теле. Четыре раза в неделю он ездил автобусом в спортивный центр
в Харинджее, где привязывал себя к разнообразным хромированным и кожаным,
пружинным и растяжным аппаратам инквизиции, поднимая грузы и скручивая тело
в таких замысловатых направлениях, в которых мое просто не могло
повернуться. Он бегал в лондонском и бостонском марафонах и показал
уважаемое время в обоих. А потом какой-то идиот открыл ему акробатику.
В результате чего пять минут восьмого сырым лондонским утром в марте мы
стояли перед старым зданием Гражданских Актов на Линкольн-Инн. С того угла,
где мы топтались, я видел бездомных в кустах маленького парка, выбирающихся
из куч сырых картонных коробок, газет и пластиковых пакетов.
Когда мы шли сюда со станции Холбери, один из них пытался выклянчить у
нас денег. Хей широко улыбнулся и дал ему банкноту в пятьдесят тысяч злотых,
которую годом раньше получил в отпуске в Польше, и которую можно было
разменять на стерлинги только там. Ради шутки Хей мог сказать и сделать все,
что угодно. Меня часто удивляло, что у него так много друзей. Очень часто я
удивлялся, что сам являюсь его другом.
"Если мы не сделаем этого прямо сейчас, то мы никогда это не сделаем",
сказал он, глядя через дорогу на ворота Линкольн-Инн.
"Да по мне полный порядок", ответил я, вытирая капли дождя с очков с