"Ричард Хьюз. Лисица на чердаке (детск.)" - читать интересную книгу автора

переплетах и сумеречно поблескивающими бристольскими красными и синими
стеклами. Там, где оранжерея примыкала под углом к основному зданию, в
старой каменной кладке дома виднелась узкая, малоприметная дверь, и здесь
путь мужчин наконец оборвался: молодой человек, несший тело ребенка, взял
у своего диковато-угрюмого, необщительного спутника оба дробовика и
отослал его прочь. После чего, не снимая с плеча своей ноши, он вошел в
дом, мокрая собака последовала за ним, и дверь у них за спиной
захлопнулась с глухим стуком.



2


Молодого человека звали Огастин (как звали собаку, я позабыл).
У Огастина была очень гладкая, белая кожа, которая нередко сопутствует
рыжеватым волосам, короткий, усеянный мелкими веснушками нос и высокий
умный лоб. Обычно его юное лицо казалось безмятежным, но сейчас на нем
лежал отпечаток только что пережитого потрясения, и с минуту он стоял
совершенно неподвижно, не снимая мокро поблескивавшего плаща, окидывая
словно бы изумленным взглядом стены знакомой комнаты, встретившей его
приветливым теплом. Затем его расширенные зрачки завороженно приковались к
ружью его прадедушки, словно он видел это ружье впервые. Красивая, кованой
работы двустволка с серебряной насечкой, с истонченными долголетней
стрельбой черными, отливающими синевой стволами стояла на почетном месте в
высокой застекленной витрине, служа главным украшением комнаты. К задней
внутренней стенке витрины над двустволкой была прикреплена кнопками старая
фотография. Некто кудлатый, коренастый и заросший до бровей, с
двустволкой, перекинутой через плечо, стоял в центре этой фотографии, а по
бокам его стояли двое лесничих, таких же заросших и кудлатых, в егерских
шапочках. От времени фотография выцвела и стала желтовато-бурой, но, когда
Огастин остановил на ней свой напряженный взгляд, ему показалось, что
тусклые эти фигуры растут, становятся более отчетливыми и смотрят на него
так, словно хотят дать ему совет. Затем поле его зрения расширилось и в
него попало и все остальное семейство бережно хранимых ружей, собранных в
этом большом стеклянном вместилище - ружья всех калибров, от грачиных и
детских двадцатого калибра до тяжелого дробовика, - и у всех у них был вид
советников при главном ружье-ветеране.
Огастин отвел глаза. В углу комнаты помещалась его коллекция удочек.
Поставленные толстым концом в большую надтреснутую вазу, они торчали из
нее, словно стрелы из колчана, и ему почудилось вдруг, что их кончики
вибрируют, как антенны, _его_ антенны. Над удочками с потрескавшихся
оштукатуренных стен скалили зубы чучела выдр. Тонкое облачко пара, виясь
над неустанно кипящим котелком на круглой чугунной печке, казалось,
настойчиво приглашало к столу коричневый, стоявший на полке чайник, и
буханку хлеба, и нож, и горшочек с джемом. И все это - и ружье, и свои
удочки, и даже мебель, и котелок, и буханку хлеба - он внезапно ощутил как
часть себя самого, чувствующую, осязающую часть себя самого, и ему
показалось, что эта с детства любимая Ружейная комната и он сам стали как
бы единой живой плотью и его "я" уже не вмещалось больше в его телесную