"Нина Храброва. Мой Артек " - читать интересную книгу автора

- Что случилось?
- В Мишу Фоторного в бане во время грозы молния попала, он весь черный
и ничего не говорит. С ним Анфиса Васильевна. Анфиса Васильевна - наш врач.
Она билась за чистоту как лев. Поила детей хвойным настоем, вторгалась в
воспитательные дела - требовала с ребят глаз не спускать. Поэтому несчастный
случай с Мишей был у нас первым за всю войну.
Мальчишки рассказали про Мишу, я им в утешение рассказала про мою маму,
в которую тоже во время грозы попала молния. Мама трое суток была черная и
молчала, потом все прошло.
- Надо радоваться, что Миша жив остался, контузией отделался, - говорю,
чтобы их успокоить. Но мальчишки безутешно молчат.
- В лагере все живы?!
- Люди все живы, - монотонно говорит Спец. - Одной курицы нет.
- Какой курицы?! Говорите же, в чем дело.
- Мы украли, убили, зажарили и съели одну жесткую курицу, - громко и
раздельно говорит Ваня Заводчиков.
Я вспоминаю, что истерика - это когда человек сразу плачет и смеется, и
креплюсь изо всех сил. После паузы спрашиваю:
- И что же вам за это было?
- Много всего. Ворами назвали. Сказали, что наш отряд "перехваленный" и
что нам уже больше никогда первого места не видать.
- Ворами вас правильно назвали, а кто же вы есть теперь такие? Я-то
думала - не подведете... И всему отряду поделом, я сама буду голосовать за
то, чтобы этот мой отряд никогда больше не получал первого места, раз никто
не смог вас остановить.
- Никто не видел. Мы - ночью... Пусть нас одних накажут...
Глупые, злые дети - неужели им еды не хватает?! Я впервые по-настоящему
рассердилась на них. Меня прорвало - я рассказала обо всем, что мы видели и
слышали в Москве, про голодную блокаду Ленинграда. Потом замолчала -
несоизмеримо, непонятно им все. Руководство лагеря встретило меня
возмущеньем:
- Доцацкались со своими любимчиками, - сказал старший вожатый, - тебе
сто раз говорили о разумной требовательности.
- Надеюсь, сделаешь выводы? - спросила Тося.
- Надеюсь, сделаю.
Несколько дней я просто не могла смотреть на своих мальчишек, и они
держались от меня в стороне. Я слышала, Спец сказал:
- Нине что, она за первое место переживает, а нам каково?
- Вам худо, и это единственное хорошее, что в вас есть, - изрекла я.
Они не поняли. Скоро я помирилась с ними. Второй раз я возвращалась из пекла
войны в нашу мирную и почти благополучную жизнь, мне было стыдно перед
собой, история с курицей казалась неприятным пустяком и были минуты, когда я
была ужасно одинока.
А гул фронта становился все слышнее. Однажды на рассвете в мансарде,
где я жила, задребезжали оконные стекла. Фронт гудел, как непрерывающаяся,
нарастающая гроза. Я спустилась вниз, разбудила начальника лагеря, сказала
ему о дребезжании моих стекол.
- Мне кажется, бои идут в Арчеде, - сказала я.
Гурию Григорьевичу очень не хотелось, чтобы это было именно так, он
сказал сердито: