"Нина Храброва. Мой Артек " - читать интересную книгу автора

лагерный режим, но и в работу включать ребят. Можете быть свободны - в том
смысле, что можете идти к ребятам.
Вот такая примерно была речь. Она легла в основу нашей жизни на четыре
года и спасла нас, не дала ни растеряться, ни заболеть, ни утратить чувства
долга.
Что и говорить, начальника своего мы все - и ребята и вожатые - малость
побаивались, уважали и любили: за решительность характера и за хорошую,
пропорциональную смесь доброты и требовательности.

По военным дорогам

Шестого июля 1941 года мы закрыли лагерь в Крыму и уехали в сторону
запада, поближе к родным местам, для начала в Подмосковье. Организации,
ведавшие нашей эвакуацией, видно, как и мы, верили в скорое окончание войны.
Потом Артек был отправлен в сторону южную - по Волге мы на больших
теплоходах "Правда" и "Урицкий", от которых дети пришли в восторг, уплыли в
Сталинград, а оттуда уехали на берег Тихого Дона, в казачьи места, в
опустевший Нижне-Чирской дом отдыха. Сейчас, пожалуй, и не узнать, кто же
был тем человеком, которому хотелось хоть в какой-то мере дать детям еще
побыть артековцами, еще пожить в благословенных краях. Если говорить об
учреждениях, то это были, само собой разумеется, отделы школ и пионеров ЦК
ВКП (б) и ЦК ВЛКСМ. Горячая степь пахла полынью и виноградниками, Вешенская
была рядом, и я увидела живых героев "Тихого Дона", только что прочитанного
перед самым отъездом в Артек. Впечатление было поразительным с момента
выезда в донскую степь: я стояла в кузове открытого грузовика, навстречу
несся горячий шолоховский ветер, ливневым потоком стлались по земле ковыли и
клубились в небе густые лиловые облака. Все казаки были чубаты, как Григорий
Мелехов, все казачки красивы, как Анфиса. Только вот - война была. И казаки
с песней "ковыльная, вешенская сторонка" полк за полком уходили на фронт.
Однажды я нагляделась на эти уходящие полки, задрожала, заплакала. Рядом
стояла казачка в белом платке, туго повязанном под подбородком. Бледная,
губы закушены, голова откинута назад.
- Чего ревешь, дура, - сквозь зубы процедила, - мужики на святое дело
пошли. Кацапка,[2] видно, коли ревешь, когда нельзя...
Лето мы прожили на Дону, как в раю. Осенью надо было уезжать из
неотапливаемых дач. Снова вернулись в Сталинград, поселились в школе на
Кронштадтской улице. Трудная была зима. В конце ее, в 1941-м, фронт
приблизился и к Сталинграду. Воздушные тревоги по ночам... Я отводила детей
в котельную школы, в бомбоубежище, сама лезла на крышу сбрасывать зажигалки.
Помню перекрещенные в небе шпаги прожекторов, первый сбитый немецкий
самолет, первую бомбежку - на моих глазах распался надвое трехэтажный дом и
взлетел вверх уму непостижимой тучей пыли.
9 мая 1942 года мы покинули Сталинград. Три долгих года оставалось до
Победы.
О наших днях и ночах в Сталинграде можно рассказывать много. Главное,
что мы увезли оттуда, умещается в двух словах - "Сталинградский фронт". Мы
следили за мужеством людей этого фронта не только по военным сводкам, но и
по шефству над госпиталями, их становилось в Сталинграде все больше. Ребята
помогали госпиталям как умели и самую большую радость доставляли раненым
своими концертами. У меня до сих пор звучит в сердце резковатый, сильный