"Нина Храброва. Мой Артек " - читать интересную книгу автора

было непривычно и скучно, они зевали, и я, боясь, что они загрустят по дому,
заводила с ними игры или давала свободное время: пусть рисуют, пишут
дневники... Теперь с густо исписанных страниц мне укором звучит: "день
прошел скучно..."
Хорошо, что таких дней было немного.
За исключением этих немногих, все военные дни наши дети прожили так
мужественно, они так много работали и в таких тяжелых условиях учились, что
я испытываю к ним - ко всем, кто был тогда в Артеке, - глубокое уважение.
Были в войну детские дома, в которых никак не удавалось установить
порядка, о которых теперь люди вспоминают с горечью.
У нашей артековской военной очень четко организованной жизни были свои
причины, свои корни.
Прежде всего, в предвоенные годы в Артек попадали только самые лучшие
школьники: отличники, активные пионеры, просто - с точки зрения учителей и
школьных вожатых - хорошие, порядочные люди. Я с чувством полной
ответственности применяю эти нравственные категории к детям - помните, и у
нас в детстве все было как у взрослых, только еще острее, больнее, обиднее в
результате малого жизненного опыта, от тонкой кожи, от отсутствия мозолей на
душе. Родители, как правило, пристрастны - их дети всегда ведь "самые
лучшие". Учителя же знают - дети тоже люди, и уже в первом классе их легко
разделить на добрых и недобрых, на честных и хитрых. И - легко объяснить им
неправильность поступков и поведения. В общем, хороший внимательный педагог
уже в первом классе в силах выправить в ребенке недостатки характера. Надо
сказать, что мы в Артеке ничего ребятам не спускали, ни один проступок не
проходил без объяснения. Чаще всего это делалось с глазу на глаз, если же
дело было серьезное в присутствии звена или отряда, и, уж если было вовсе
худо, доходило до общелагерной линейки. Иногда в нас, - а нам самим было
едва за двадцать, - клокотал праведный гнев. Чаще нами руководили
соображения чистой педагогики - в той или иной степени у нас у всех была
педагогическая подготовка. И в этом последнем случае было жаль ребят - все
по той же неизбежной причине: война, они скучают по дому, по родителям, а мы
воспитываем их по Песталоцци и Макаренко... Дети обижались, смотрели на нас
сердитыми глазами. К счастью, мы только в самых крайних случаях заставляли
их просить прощения. Считали так - "попилили" и - будет. На наших
педагогических совещаниях я, сама в прошлом нелюбительница извиняться,
выступала с речами вроде: "Зачем подвергать ребенка унижению! Заставлять их
просить прощения - значит, "воспитывать" либо психологию побитой собаки - ее
наказали, а она ластится, либо сознательно прививать равнодушие и превращать
слова - извините, пожалуйста - в ничего не значащие звуки". Мои коллеги были
со мной согласны.
Теперь в письмах, которые я вот уже тридцать пять лет получаю от моих
бывших артековцев, читаю: "спасибо за то, что тогда-то и тогда-то вовремя
остановили точной фразой: запомнилось на всю жизнь, и теперь вашими словами
я предостерегаю своих учеников от непоправимых поступков..."
После таких писем на некоторое время исчезает моя вечная зависть к
людям, которые выдают зримую материальную продукцию - например, штампуют
гайки. Однажды на "Вольта" я два часа стояла у станка молоденькой
девчонки-штамповщицы: она прямо взахлеб нажимала на свой пресс, и груда гаек
за эти два часа выросла чуть не до макушки девчонки. Она откинулась,
отдышалась и сказала мне: