"С.С.Хоружий. Праваславная аскеза - ключ к новому видению человека " - читать интересную книгу автора

новаторская по философской глубине, выполненная без поспешного схематизма,
без русской литературщины и приблизительности - разумеется, мы говорим о
"Теоретической философии" - осталась едва замеченной. И закономерно, что при
всем блеске, философия Серебряного века оказалась имеющей короткое дыхание и
недолгую жизнь. В России ее развитие оборвалось насильственно, но в диаспоре
оно могло продолжаться и пришло к концу, исчерпав внутренние потенции.
Сегодня весь этот мир мысли, блеснувший на недолгое время, уже миновал. Он -
только часть закончившейся истории.
В дальнейшем, в русской культуре, расколотой на эмигрантскую и
советскую, судьба наследия Соловьева, разумеется, была также раздвоенной. По
окончательном завершении Религиозно-философского ренессанса, мысль диаспоры
сумела найти новую почву, выработать новый творческий этап. Вместо системных
метафизических построений, здесь было углубление в православный опыт,
возобновление живой связи с его патристическими и аскетическими истоками, и
отсюда - новое современное прочтение Восточнохристианского дискурса,
аутентичной духовной и интеллектуальной традиции православия. Став известным
под несколько условными именами неопатристики и неопаламизма, выйдя в
широкий общеправославный и общехристианский контекст, это русло религиозной
мысли продолжает и сегодня активную жизнь. Но оно далеко от Соловьева.
Питающей основой для творчества здесь стал опыт византийского богословия и
исихастской аскезы, которых Соловьев не принимал и не понимал. Он не видел,
ибо не хотел видеть самого факта существования Восточнохристианского
дискурса (хотя и выразил многие его идеи), и даже Франк в своем похвальном
слове указывал, что "Соловьев недооценил духовную мудрость восточного
богословия, теперь открываемую западным христианством". Поэтому его наследие
не сыграло для нового направления никакой роли. Сюда следует прибавить, что
с течением времени это направление все более выходило за рамки русской мысли
и в своем настоящем виде не может уже причисляться к ней: ведущая роль в нем
перешла к греческому богословию, тогда как роль русских авторов после
кончины о. Иоанна Мейендорфа (1926-1992) свелась к весьма незначительной. -
В итоге, едва ли можно сегодня говорить о некой живой творческой традиции
русской религиозной философии. Традиция оскудела, замерла; и притом, еще
прежде чем это произошло, она отчетливо отдалила от себя наследие Соловьева.
Вспомним опять три большие концепции, составившие ядро соловьевской мысли:
Богочеловечество - Всеединство - София, - и мы будем должны признать, что
все они, имея природу "больших нарраций" ушедшей эссенциалистской
метафизики, остались в стороне от современных путей как
Восточнохристианского дискурса, так и западной философии - и ныне творчески
бездейственны. Таковы заключительные деконструирующие выводы - и в своей
сути они приводят на память известную шутку Чаадаева: главные
достопримечательности в Москве - большой колокол, который никогда не звонил,
и большая пушка, из которой стрелять нельзя. Итог рассмотрения последнего из
символических ликов выразился в деконструирующей метафоре: Владимир Соловьев
как Царь-Пушка русской философии. Как можно надеяться, эта метафора
применима лишь в синхронии, сиюминутно, поскольку и мысль Соловьева, и в
целом традиция русской религиозной философии сохраняют творческие
возможности. Однако небесполезно подчеркнуть, что на сегодня русская мысль и
наследие Соловьева оказались в поле ее действия.
Если для мысли диаспоры отношение к наследию Соловьева можно кратко
определить как отход от Соловьева, то для советской философии подобной