"С.С.Хоружий. Праваславная аскеза - ключ к новому видению человека " - читать интересную книгу автора

дело единства христиан далеко отступает не по внешним, а по неким глубинным
внутрицерковным причинам. Зыбкая смутность его положения между конфессиями
неизбежно породила двусмысленность его наследия в межконфессиональной сфере.
При взгляде с Запада это наследие легко видится символом высокого
идеалистического стремления к единству христиан и соединению Церквей. Этот
взгляд не ложен, но и не полон; есть и иные грани. Взглянув с Востока, из
православия, мы обнаруживаем, что позиции Соловьева, его прокатолическая
аргументация и его "эксперимент личной унии" почти во всем строятся не в
логике "православного экуменизма" ("наряду с истиной православия, в позициях
инославных есть также достоинство и ценность"), но в логике прокатолической
полемики ("в вопросах межконфессиональных расхождений, позиция православия
неверна, позиция же католичества истинна"). Тем самым, эти позиции склоняют,
на поверку, не столько к экуменизму, к сестринской равночестности
исповеданий, сколько к принятию католичества. Подобное воздействие его
наследия - жизненная реальность. Начиная с Вяч. Иванова, у многих и многих
русских католиков уход из православия в католичество был движим влиянием
Соловьева. Тайность же "личной унии" породила классическую распрю за душу.
До наших дней идет поток встречных притязаний: "Соловьев был и умер
католиком" (М.Гаврилов, О.И., 1974); "Соловьев всегда был и оставался только
православным" (А.Ф.Лосев, 1990). И эта распря между конфессиями - тоже
наследие "пророка соединения".
С обликом "христианского гуманиста" связано самое обширное содержание,
но мы отведем ему самые краткие слова. Социальная философия Соловьева, его
христианская этика и политика, теория социального христианства - эти темы
исследовались активней всего, и помимо их важности, причина этого также в
том, что в наследии мыслителя они проще и ясней, однозначней многих других.
По той же причине, необходимость деконструирующего переосмысления в этой
сфере не столь значительна. Поэтому вместо обзора темы, я проведу лишь одно
сближение, что раскрывает некоторые актуальные выходы, потенции, заключенные
в этике и социальной философии Соловьева. Если преодолеть радикальное
несходство философского стиля, то в этих разделах философии нельзя не
увидеть существенных совпадений - не только в ряде идей, но и в самом духе,
пафосе мысли - Соловьева и Эмманюэля Левинаса. Они начинаются уже со
структуры оснований дискурса: оба философа настойчиво утверждают автономию и
примат этики по отношению к метафизике, онтологии. Это вовсе не является
общепринятым, и для обоих данный тезис - важная часть основоустройства их
зрелого учения. Напомним, что Соловьев выдвигает положение о "независимости
нравственной философии от теоретической" лишь в "Оправдании добра",
пересмотрев свой прежний взгляд в "Критике отвлеченных начал". Далее
замечаем глубокий концептуальный момент. Для всей сферы этики и социальной
философии одним из ключевых, конститутивных понятий служит понятие Другого,
которое в классической метафизике всегда трактовалось на базе философии
тождества. Однако и Соловьев, и Левинас отбрасывают такую трактовку,
настаивая на более весомой, неуничтожимой инаковости Другого, на его не
совпадении с Я ни при каких метафизических или эмпирических ситуациях,
превращениях. Одно из главных заданий Левинаса - представить конституцию
Другого как "истинного Другого", который принципиально не может быть мыслим
по аналогии с моим Я. Соловьев же, полемизируя с Шопенгауэром,
аргументирует, что взаимное отношение существ и лиц, "взаимная связь...
вовсе не есть ни "непосредственное отождествление", ни "снятие границ между