"С.С.Хоружий. Праваславная аскеза - ключ к новому видению человека " - читать интересную книгу автора

прочтению. Картина соловьевского творчества 90-х годов не оставляет
сомнений, что на этом зрелом этапе софийный опыт ничуть не меньше продолжает
играть свою движущую и питающую роль. Однако теперь он прочитывается автором
иначе: как опыт эстетический и эротический.
В первом аспекте, софийный опыт стал богатою почвой для лирической
поэзии и прежде всего, лирики природы. Соловьев создает теперь свои лучшие
стихи, и это убедительно говорит, что прежнее прочтение опыта в ключе
всеохватного философско-богословского синтеза было навязанным: как только
исчезает учение о Софии, наступает?расцвет лирики Софии. Однако исчезновение
софиологии, разумеется, означало крупные изменения и в философии Соловьева.
Для нее также наступает этап окончательной зрелости, и на этом этапе
философский и софийный аспекты его творчества и личности достигают взаимной
гармонии. Прежде Рыцарь Софии был, как мы видели, теософом, и это надо
понять двояко: как тео-соф в смысле буквальном, он делал Софию богом,
утверждал ее как Божественное Существо, обоготворял; как теософ в смысле
принятом, он развивал свою мысль в теософском способе, как систему
вольного - или вольничающего - богомудрия. На новом этапе, он перестает быть
теософом - и это снова в обоих смыслах. Он больше не обоготворяет Софию и
остается просто - воздающим ей служение, любящим ее: фило-софом.
Одновременно он отбрасывает и теософский способ философствования. Разрыв с
теософией означает разрыв с великими синтезами как внешними идеологическими
заданиями, вменяемыми мысли, - и мысль, освободившись, наконец обращается к
себе и углубляется в себя. И тут обнаруживается, что углубление отношений с
Софией и с философией - лишь две стороны одного и того же процесса - а
именно, углубления отношений с опытом, углубления в опыт как исток.
В одном позднем тексте Соловьев пишет: "Следует начинать с бесспорных
данных сознания... наличные состояния сознания как таковые - вот что
действительно самоочевидно и что дает настоящее начало умозрительной
философии". Тут же и в других текстах он уточняет, что это обращение к опыту
сознания и утверждение примата опыта не должно быть старым эмпиризмом, и
философия, строимая на опытных основаниях, должна заново отрефлектировать
эти основания и найти для себя иную конституцию, которая в то же время
изгнала бы и "жалкие глупости Декарта и Лейбница". С этими установками его
мысль определенно включается в тот контекст, ту линию трансформации
европейской философии, которую тогда же начинали Бергсон и Гуссерль. И
далее, хотя упор на "бесспорные данные сознания" напоминает явно Бергсона,
но в рефлексии опытных оснований и самого философского акта, проделываемой,
в особенности, в "Теоретической философии", Соловьев отчетливо выходит на
позиции феноменологии. Больше того, он успевает достаточно очертить эти
позиции и закрепиться на них, так что есть даже часто цитируемое мнение
Хельмута Дама, что "выводы философии Соловьева ... предвосхитили почти весь
инструментарий немецкой феноменологии". Установить истинную глубину
продвижения Соловьева к феноменологии еще остается задачей, и весьма
актуальной, однако неоспоримо то, что смерть мыслителя оборвала его именно в
этом продвижении, интенсивном и уже приносившем плоды.
Мы указали выше, что на зрелом этапе софийный опыт раскрылся также
Соловьеву как опыт эротический.?В этом аспекте, он стал почвой для
напряженного продумывания начал любви, пола, телесности и женственности.
Новое отношение к опыту, достигнутое на этом этапе, ясно сказывается на
характере продумывания: Соловьев не строит теорий, но фиксирует внутренние