"С.С.Хоружий. Праваславная аскеза - ключ к новому видению человека " - читать интересную книгу автора

сменились сами принципы видения и подхода к реальности - но созданный
символизмом образ Соловьева остался, быть может, самым устойчивым его
наследием. Альтернативные версии были немногочисленны и слабы. Конечно, они
начали возникать еще прежде канонического образа, в порядке неизбежной
реакции на странность и новизну феномена Соловьева. В консервативных
церковных кругах у философа не могла не родиться репутация безумца (таково
было прочное мнение Победоносцева), лжепророка ("Ложный пророк" - название
известной статьи Антония Храповицкого о Соловьеве), ересиарха. Забавным
образом, отсюда недалеко и восприятие Соловьева в кругах, прямо
противоположных, "передовых": в среде безрелигиозной интеллигенции,
позитивистски настроенной профессуры... Для полноты можно упомянуть и
рецепцию Соловьева в "советской философии", где он выступал в качестве
ведущей фигуры лагеря мракобесов-идеалистов, чьи лжеучения помогали держать
массы под ярмом угнетателей. Понятно, что все такие подходы не порождали и
не могли породить состоятельной альтернативы символистскому образу.
Единственным дополнением к нему были штудии отдельных тем творчества или
биографии мыслителя.
Это отсутствие продвижения отражает судьбу всей традиции русской
религиозной философии. Религиозно-философский ренессанс, современный
русскому символизму и типологически коррелативный ему, остался последним
этапом ее творческого развития. Мысль диаспоры была в философском отношении
только подведением итогов. Никакой новый цельный этап не возник, не
сформировался до сих пор; но только такой этап мог бы создать новый
полноценный образ Соловьева во всей его многомерности. Итак, есть
неразрывная связь между судьбой образа, судьбой наследия Соловьева и судьбой
всей традиции русского религиозного умозрения. Судьба же традиции сегодня
открыта и подвопросна. В постсоветской России религиозная мысль (как,
впрочем, и мысль вообще!) не заявила еще себя творческой мыслью; перед нею
задача перейти от школьного освоения своего наследия к его творческому
приумножению. Новое современное понимание Соловьева - часть этой
магистральной задачи, и сейчас мы можем лишь попытаться обозначить начальные
подступы к нему.
Переход к новому образу требует оттолкнуться от старого. Оттолкнуться
же для философа значит предельно приблизиться: так, чтобы в смысловом облике
различилось противоречащее и противоположное старому образу. Сегодня в мире
культурных символов для этой вечной критической установки мы находим удобной
рабочую форму деконструкции. В "Даре" Набокова есть известная метафора, как
бы резюмирующая, что делает там автор с образом Николая Чернышевского. При
крутой перемене - бедствии, переезде, перестройке - люди отбирают нужнейшее
из своего добра, и отчего-то выходит так, что на почетном месте среди самого
сберегаемого торчит массивный портрет бородатой личности, которая собственно
неизвестно кто - дедушка чей-то из Ростова, а может нет... Вот образцовый
пример деконструирующей метафоры культурного символа. На практике методу
часто придают окраску идейного развенчания или постмодернистского
карнавального прикола, но это никак не обязательно - он есть попросту
современная версия критического самоанализа культуры. В этом смысле,
проведение через деконструкцию есть неизбежная судьба культурного символа:
способ его рефлексии в системе культуры и условие его эффективности в этой
системе.