"С.С.Хоружий. Праваславная аскеза - ключ к новому видению человека " - читать интересную книгу автора

гуманизмом", - пишет Франк. Но он не только давал обоснование. Здесь, он
считал, надо быть не теоретиком, а практиком, и при всей своей неотмирности,
он погружался в злобу дня, выступал и против террора цареубийц, и против
казни этих цареубийц, писал в защиту евреев, финнов, поляков, настаивал на
необходимости христианской политики и социального христианства, и все это
дело социальной справедливости всегда начинал с себя, делая все, от него
зависящее и раздавая все, у него имеющееся.
Затем есть и еще ряд ликов, что вошли в образ Соловьева, выражая разные
грани его главного отличия: отличия, которое воспринималось как его
странность, чуждость всему привычному, всякому земному укладу. Это -
излюбленные, хрестоматийные облики: Соловьев - мистик-визионер, Соловьев -
странник, Соловьев - аскет, юродивый, эксцентрик, чудак... они не выдуманы,
они необходимы и органичны в образе, однако по их хрестоматийности на них
нет нужды останавливаться сейчас. И после них остается, пожалуй, всего один
лик, последний и самый важный для нас. Соловьев - первый русский мыслитель,
построивший свою философскую систему и ставший основателем
религиозно-философской традиции. Признаем, что это тоже символический лик:
отец-основатель приобретает в ретроспекции черты архетипа, становится
символом того, чему начало он положил. При внешней разветвленности и
разрозненности, мысль Соловьева обладает тесным ядром из ряда крупных
взаимосвязанных концепций большой продуктивности. Концепция Богочеловечества
выступает производящим принципом динамической, процессуальной картины мира и
бытия, философии истории и эсхатологии. Концепция Всеединства универсальна:
если назвать лишь главные ее линии, она определяет онтологию, задает
принципы теории цельного знания, связуется с методом критики отвлеченных
начал и служит методологическим принципом, который доставляет как способ
создания понятий, так и способ композиции, объединения всех разделов
философской системы. Наконец, мифологема Софии у Соловьева тоже становится
концепцией, многоплановой и многофункциональной: она внедряется в
конструкцию всеединства, подчиняясь задаче ее согласования с тринитарным и
христологическим богословием; она служит соединительным звеном, позволяющим
ввести в философию многие реалии религиозно-мистического опыта; и наконец
она сообщает системе Соловьева эстетическую окраску и некое недосказанное,
невыразимое до конца присутствие женственного начала.
Как неоднократно писали, этот идейный комплекс удачно соединял в себе
установки классической европейской философии и интуиции русско-православной
ментальности, найдя некую равнодействующую, точку встречи между
профессиональным философским дискурсом и славянофильскими поисками выражения
аутентичного опыта русской и православной культуры. Отсюда открывались
творческие возможности, и они оказались немалыми. По праву можно сказать,
что весь период расцвета русской религиозной философии, или же
религиозно-философский ренессанс, был лишь реализацией того мощного импульса
развития, который задала русской мысли философия Соловьева. И это значит,
что в очередной раз феномен Соловьева выступает как символ: символ
плодотворного единения начал западного и русско-православного разума.
То, что мы бегло описали, есть канонический образ Соловьева, каким его
вылепили прямые наследники, русский символизм и Религиозно-философский
ренессанс. Удивительно, что последующая история, вплоть до наших дней, почти
не внесла в этот образ существенных изменений. Культурное сознание менялось
радикально, на смену символизму пришли другие течения, за ними третьи,