"Коре Холт. Конунг: Властитель и раб ("Конунг" #3) " - читать интересную книгу автора

пути, кроме избранного Гаутом. Я говорю Сигурду:
- Пусть будет так!
Сигурд склоняется над Гаутом.
И Гаут целует его.
Потом Гаут говорит, и злоба сквозит в его усмешке:
- Кто получил прощение за свое преступление, тому ничего не страшно -
ни преисподняя, ни воинство Господне. Ты, причинивший мне зло, теперь должен
сделать добро. Возьми мою отрубленную руку, - она лежит в снегу, уже
окоченевшая, - возьми ее, не оттаивай, а храни ее так, будто это рука твоего
друга (впрочем, так и есть), - поспеши в церковь в Ботне и зарой ее там.
Первая рука, которую мне отрубили, не была предана освященной земле. У меня
не было никакого опыта в обращении с мертвыми членами, - и я закопал руку
возле своего дома в Нидаросе. Теперь я все знаю лучше. Рука однажды
восстанет из мертвых. И ты, Сигурд, отрубивший ее, должен позаботиться о
том, чтобы однажды она ожила. А теперь ступай с Богом.
Сигурд дрогнул, такое случалось нечасто. Чаще я видел его бросающимся в
атаку по зову конунга, - хладнокровнее многих, человек, способный рубиться
мечом и вонзать клинок в мягкие животы противников. Теперь он дрогнул. Я
говорю Гауту:
- Ты знаешь, я не могу обойтись без Сигурда. У нас слишком мало людей в
дозоре. Ты должен подождать, Гаут!
Он возражает:
- Если рука не попадет в освященную землю, пока я жив, она не попадет
туда никогда. Сигурд должен отправиться немедленно.
- Но Сигурд не осмелится! - кричу я.
- У Сигурда будет больше причин для страха, если он не пойдет, -
говорит Гаут. Голос его силен и ясен, возможно, это его последний час, а
умирающие порой обретают новую силу. - Если он не пойдет, пусть убоится
Господа! А если пойдет, ему остается страшиться только дьявола.
Я знал Гаута, его упрямство и здравый, но односторонний ум, его
яростное стремление творить добро.
- Осмелишься? - спросил я Сигурда. Он не отвечает. Он содрогается.
Спрашивает:
- А ты осмелишься?
Я отвечаю не сразу. Знаю, что не могу оказаться ночью вдали от
Рафнаберга, от йомфру Кристин и своих людей.
- Вы не осмеливаетесь? - спрашивает Гаут. - Если бы я имел силы, то
пошел бы с вами. Мы втроем несли бы отрубленную руку как наше общее
достояние. А когда-то она была только моей...
Он смеется, глядя на нас почти с издевкой, значит, еще не умирает. Я
понимаю, что еще много ночей он будет терзать меня своим благородством. Мы
должны покончить с этим. Входит Малыш. Я говорю ему:
- Малыш! Принеси сюда отрубленную руку Гаута.
Малыш колеблется, на миг в его маленьких лукавых глазках мелькает
страх. Я ловлю себя на мысли, что хочу ударить его кулаком в лицо, - но он
достает мне только до живота. Он поворачивается и убегает. А вскоре
возвращается, неся отрубленную руку.
- Возьми ее, - говорю я Сигурду.
Он вздрагивает, но берет. Я тоже сжимаю ее и содрогаюсь.
- Теперь и Сигурд взял руку, и я, - говорю я Гауту. - Теперь мы оба