"Вольфганг Хольбайн. Немезида: От полуночи до часа кошмаров ("Немезида" #1)" - читать интересную книгу автора

Я старательно подавил эти мрачные мысли, повернулся спиной к двери и
вышел из гостиницы.
Когда я оказался на улице, мне показалось, что еще больше стемнело.
Может быть, так и было. Когда я приехал, я заметил свет в некоторых окнах,
выходивших на улицу справа и слева. Сейчас освещенных окон было и того
меньше, и, казалось, вместе со светом с окрестных улиц потихоньку уходит и
жизнь. Было тихо, совершенно тихо, даже жутко. Нигде ничего не двигалось, и
это в буквальном смысле. Конечно, в городке, подобном Грайсфельдену, глупо
было бы надеяться встретить оживленную ночную жизнь, но эта абсолютно полная
безжизненность угнетала. Стих даже ветер, и звезды на небе блестели, как
крошечные сверкающие ранки, сквозь которые из мира вытекала жизнь,
потихоньку, но неуклонно и неудержимо, с упорством стихии. Энтропия. Не
знаю, почему мне на ум пришло именно это слово. Я всегда знал это, знал, что
оно означает, но никогда еще до сих пор ко мне не приходило сознание, какое
угрожающее состояние оно обозначает - оно наполнено безнадежностью каждого
вздоха. Это - черта, за которой больше нет ни жизни, ни страха, ни боли.
Я был не единственным в нашей компании, кто чувствовал нечто подобное.
Выйдя из гостиницы все той же колонной, мы остановились, выстроившись вдоль
остановки общественного транспорта, словно дисциплинированная группа
первоклассников, ждущих школьного автобуса. Цербер куда-то исчез, вероятно,
в поисках транспорта, для того чтобы отвезти нас в интернат. Все молчали. Я
почувствовал, что Юдифь инстинктивно придвинулась ко мне, как будто она
понимала, что вот-вот произойдет что-то страшное.
Чтобы отогнать мрачные мысли, я попытаться придать им юмористический,
позитивный смысл. Я - городской житель, для которого привычна бурная ночная
жизнь, постоянная суета и шум Сан-Франциско и других крупных городов
Америки. Я привык к телевизорам, которые никогда не выключаются, к шуму
миллионов и миллионов машин, которые проезжают по улицам, к суете отелей и
баров, мельканию ярких реклам. Просто мне трудно привыкнуть к такой тишине,
она меня пугает, да и как я к этому мог привыкнуть, если я с этим никогда не
встречался, вот и все.
Но это не помогало. Слова, которыми я пытался успокоить себя, были
логически верными, но эта зловещая ситуация не подчинялась логике, логика не
могла побороть этот полностью иррациональный страх, который охватил меня, и
не только меня. С другими происходило нечто подобное, и, пожалуй, это было
для меня еще более пугающим открытием. Стефан нервно оглядывался вокруг, а
Эд, этот вечный трепач, потерял дар речи. Только Элен пыталась изображать
что-то вроде невозмутимости, но ей это явно не удавалось.
У меня снова зачесалась рука. Я инстинктивно почесал ногтями
поврежденное место и вздрогнул от сильной боли, которая пронзила руку между
указательным и средним пальцами, словно в это нежное место вонзилась острая
игла. Испугавшись, я отдернул пальцы и посмотрел на левую руку. В темноте,
которая окружала нас, было практически невозможно увидеть поврежденное
место, но я вспомнил, что чем-то поранил руку, когда я был возле Флеминга и
видел, как взорвалась его голова. Наверное, это заноза. Когда мы приедем в
интернат и я наконец смогу отдохнуть, я разыщу иголку и постараюсь вынуть
занозу. Мысль об этой малоприятной процедуре, которая наверняка причинит мне
новую боль, огорчила меня, но мой печальный, хотя и небольшой опыт
подсказывал, что ничего здесь не поделаешь. Нет ничего неприятнее занозы,
которая засела в твоем мясе и при каждом движении впивается в него все