"Николай Хохлов. Право на Совесть " - читать интересную книгу автора

осталось позади. Попав на грузовик, мы ехали по маршруту, указанному в наших
командировках. Но у меня на душе все еще было не совсем спокойно. Зачем я
поблагодарил солдата? Разве настоящий офицер сделал бы это? И еще стал
объяснять, что меня укачивает. Хотя, с другой стороны, почему не
поблагодарить? Может быть, излишняя вежливость просто в характере
Витгенштейна.
Двое из жандармов, склонившись друг к другу, мирно беседовали. Третий,
в самом углу кузова, рассеянно разглядывал дорогу. Почувствовав мой взгляд,
он встрепенулся, оглядел мельком свой мундир, сапоги, поправил пряжку пояса
и вернулся ко мне озабоченными глазами. Я невольно улыбнулся - до чего же
вышколены немецкие солдаты! Лицо жандарма посветлело и он снова уставился на
пролетавшие мимо предместья Минска.
Я совсем успокоился. Стало даже немного весело. Своеобразное ощущение
задорного торжества забродило в душе. Везут нас в Минск гитлеровские солдаты
и, даже, не подозревают кому оказывают помощь. Интересно, чтобы они сделали,
если узнали, что перед ними советские разведчики? Стали бы стрелять или
выскочили за борт? Наверное, ни то, ни другое. Попытались бы схватить
живьем. Но сюрприз был бы не малый.
Карл подмигнул мне украдкой и показал глазом на дорогу. Мы проезжали
мимо высоких деревянных ворот. Какой-нибудь, наверное, завод или военный
склад. Над воротами, на тонкой, белой мачте развевался черно-красный флаг со
свастикой. Внизу, у полосатой будки замер часовой. В серо-зеленой фронтовой
форме, с ранцем за плечами и стальным шлемом на голове, он вытянулся,
оттопырив по прусскому образцу локоть левой руки. Правая сжимала приклад
винтовки, вскинутой на плечо. В первый раз я видел гитлеровский
государственный флаг во всем его "величии". И в первый раз почувствовал
остро, и трезво, что нахожусь уже на земле, занятой сильным и беспощадным
врагом.
За несколько кварталов от Марусиного дома мы сошли с грузовика.
Мы шли по шоссе мимо разрушенных домов бывшего рабочего поселка. На
обгорелом обломке стены белела надпись: "мама мы ушли к тете ане жорка настя
борис" и пониже, очевидно, тем же куском штукатурки: "серегу убило".
Мертвые железобетонные каркасы, пересеченные пролетами расколотых
лестниц. Пустыри, где сквозь горки битого кирпича уже проросла жесткая
трава. Уцелевшая длинная железная ограда, а за ней - зеленые туловища
ремонтирующихся танков.
Прохожие, так же как и на советской стороне, были одеты просто и серо.
Но чувствовалось, что жители этого города стараются жить и двигаться как
можно незаметнее, не привлекая лишнего внимания. Взгляда их я поймать не
смог. Может быть, из-за моей немецкой формы.
На афишных щитах - чужие плакаты с паучьей свастикой и "арийскими
профилями" в стальных шлемах.
За железнодорожным переездом - толпа в проходе между двумя деревянными
домами. Рынок. Бросилось в глаза обилие вещей, незнакомых для советского
быта. Отрезы шерсти, ситец непривычной расцветки, швейцарские часы, золотые
царские монеты, консервы, шоколад, вино с заграничными яркими этикетками.
Рядом с "барахолкой" - рынок продуктовый. Много мяса, сала, овощей, всякой
всячины. И только зверские цены, да хроническое отсутствие покупателей
пояснили, что в Минск пришел не рай земной, а лихорадочная спекуляция в тени
оккупационной армии.