"Владимир Хлумов. Театр одного зрителя" - читать интересную книгу автора

предисловия. Играть человека непросто, а жить его жизнью - и подавно.
Искусство театра, наша великая школа учат быть натуральными, но можно ли
быть естественными наполовину? Вы понимаете, о чем я тревожусь? Но все-таки
премьера премьере рознь, и нужно повторить опять: давайте не будем
притворяться, в конце концов, - надоело.


Бледногубый затрепетал, словно полотнище на ветру или, лучше сказать,
как голографическое изображение в лазерных лучах.


-Да и чего уговаривать, ведь это - наша жизнь, а кроме нее, что еще
может быть? Итак... Занавес!



Под занавесом оказалась обычное человеческое жилище, обставленное бедным
мебельным гарнитуром начала шестедесятых. Притушенное, будто вечернее,
освещение. В углу едва виднеется кровать, на которой лежмт мальчик. Больше
никого, только далекие голоса, доносившиеся откуда-то из глубин театра -
как будто есть и другие комнаты, и в них течет обычная домашняя жизнь.
Мальчик лежит неподвижно. Минута за минутой проходит, но ничего не меняется
и, стихшие вначале шуршание и покашливание в зале стали потихоньку оживать,
грозя слиться с теми искусственными звуками. Я даже перестал дышать, желая,
чтобы наконец, действие двинулось, иначе затянувшееся начало смажет его
натуральность. Видители, я всегда сопереживаю театральному действию,
особенно в начале спектакля, когда еще трудно втянуться и поверить,
стараюсь сделать это нарочно и все боюсь, как бы остальные зрители не
расслабились. Я всегда в такие минуты на стороне актеров. Тем более, когда
так, в тишине все начинается, и особенно в этом случае. Ведь меня сразу, от
одной только обстановки, охватило какое-то волнующее состояние, еще едва
осознанное, но такое многообещающее. Мне понравилось оформление сцены, оно
было в меру реалистическим (например сервант был настоящим, а окно справа -
нарисованным), и все было каким-то очень домашним, даже не в смысле уюта и
тепла, а в смысле, что вот этот неподвижний мальчик в белоснежной постели и
эти вещи, и голоса вполне могли бы сожительствовать на самом деле. И еще
было что-то.


Наконец, мальчик заворочался, сухо хрипнул и, будто во сне, позвал:


-Мама! Мама!



Тут стало ясно, что он не такой уж совсем, мальчик, а вполне подросток,
и играет его женщина. Из-темноты донесся мужской голос: