"Владимир Хлумов. Думан (из Книги Писем)" - читать интересную книгу автора

компанию, и я , благодарный за приглашение, бегу в палатку, опаздываю,
и наконец появляюсь на пляже в надежде увидеть ее в более обнаженном
виде. Тут же во мне восстает моя извращенная мораль. Ведь я
принципиальный противник нудизма, и многочисленные, разбросанные на
песку обнаженные бюсты будят во мне самые противоречивые чувства. Ох
нет, слишком я падок до женского тела, чтобы приветствовать полное его
обнажение при всем честном народе. Как женщину можно лишать главного
ее очарования - таинственности!? Да они все тут просто пуритане. Мысль
о том, что и она окажется в чем мать родила, заставляет меня
остановиться, и я растягиваю худое мучное тело поперек набегающей
лазурной волны. Господи, как же я давно не был на море, как хорошо,
как хорошо, впрочем, уже минут через двадцать я, соверешенно
зажаренный, окунаюсь в прозрачную воду и быстро убираюсь восвояси.

Вечером мы встречаемся у свадебных столов и дружно решаем больше не
ужинать в городе, а перебиваться самодельным харчем под открытым
небом. Как выясняется, мелкие запасы всякого продукта обнаруживаются
не только у меня. Мы выволакиваем все это на свет божий. Попозже к нам
присоединяются еще пяток сбегавших в магазин коллег, и легкий наш ужин
переходит в долгую, до самой ночи, беседу. Руфь сидит напротив и
изредка угощает меня крытым белой плесенью горьковатым сыром взамен
наших золотистых шпротиков. Я довольно быстро схожусь с испанцами,
благо их английский прост и доходчив, и мы уже по-дружески подумываем,
не распить ли нам какого более крепкого напитку. Англичане держатся
обособленно, молчаливо, с достоинством поедая тут же нарезанные
сэндвичи. Тот американец таки оказался американцем по имени Тони,
ведет себя намного раскованнее, но, впрочем, тоже с ужасным чувством
собственного достоинства. Я держусь просто, доверчиво и открыто, и
предлагаю всякому что-нибудь из нашего московского дефицита. Все
одобрительно пробуют, а Тони отказывается, заявляя, что он
предпочитает советскому местный продукт, и со скрежетом открывает
купленную в городе баночку лосося, достает оттуда розовые ломтики и
демонстративно причмокивает. Я немного сконфужен, и Руфь приободряет
меня легким поворотом плеча, мол, что тут попишешь. Я, впрочем, не
отчаиваюсь, а продолжаю наслаждаться средиземноморским закатом,
пробивающимся сквозь ее мягкие льняные волосы. С вечерним свежим
ветерком накатывает романтическое настроение. Снова наплывает
парижское кино. Но вдруг замечаю на лососевой банке надпись на чистом
английском языке - сделано в СССР. Тони смачно причмокивает, а я
боюсь, вдруг он заметит эту надпись и окажется в неудобном положении.
Эта мысль до того меня пугает, что я привлекаю к себе внимание,
фальшиво напевая "Подмосковные вечера", и испанцы тут же подхватывают
наш незатейливый мотив. Мне становится скучно, и вскоре мы расходимся.

Следующие два дня проходят без всяких неожиданностей. Руфь
по-прежнему окружена англосаксами, и мы никак не можем встретиться на
пляже. Правда, однажды она промелькнула между оливковыми деревьями в
закрытом вишневом купальнике, и меня обжигает горячая волна сожаления.
Она весела, она смеется каким-то скорым английским шуткам.