"Александр Евсеевич Хинштейн. Какого цвета страх " - читать интересную книгу автора

прилетев из командировки на другой день после моего задержания, приказал
немедленно меня освободить. Что замначальника Следственного управления ГУВД
полковник Зотов, выполняя волю Рушайло, сделал все, чтобы приказ не был
выполнен. Что министр Степашин, которого просто затерроризировал звонками
Лужков, распорядился все же выпустить меня из тюрьмы. Что Рушайло в свою
очередь запретил делать это раньше, чем будет предъявлено обвинение.
Там же, в камере, мысли мои были заняты совсем другим. Я лежал на
деревянной шконке и ждал: ну когда же появятся посланцы Рушайло с
интересными предложениями. И - чего уж греха таить - готов был сломаться,
пойти на компромисс.
Но они не приехали. Точнее, встречу не разрешил следователь.
Следователь понимал: если разговора у нас не получится и я подниму шум,
отвечать придется ему.


* * *

Когда-то давно, года три или четыре назад, делая интервью с одним
замминистра, арестованным по обвинению во взятке, я спросил его:
"Что вы ощутили, выйдя на свободу?"
"Я понял прелесть многих вещей, которую не понимал раньше, - ответил
замминистра. - Я понял, какой это кайф - ходить, куда вздумается, какой
кайф - принимать горячую ванну, встречаться с друзьями".
Эти слова показались мне тогда не то чтобы несерьезными - мелкими, что
ли. Подумаешь, горячая ванна! Это как болезнь: здоровому человеку, как бы ни
хотел сострадать он больному, все равно никогда его не понять. Для этого
нужно заболеть самому...
Сейчас, когда я пытаюсь оживить в памяти камерные воспоминания, в
голову не лезет ничего путного. Какие-то обрывки, куски. Словно негатив, на
котором то проступают, то снова исчезают размытые очертания чего-то
забытого.
Помню, как горела под потолком чахлая лампочка. Как через маленькое
воздуховодное отверстие в окне, затянутом толстенным, чуть ли не метровым
пуленепробиваемым стеклом, разглядывал я стоящую напротив двенадцатиэтажную
башню. Представлял, как вот сейчас в этом доме напротив обедают или ужинают
люди. Как смотрят телевизор, занимаются любовью, принимают гостей, и им нет
никакого дела до меня и моей тюремной судьбы.
Еще помню, как тяжело было без газет и книг - единственный номер
"Советского спорта", принесенный сердобольными надзирателями, был выучен
мной наизусть, вплоть до футбольной таблицы. Потом, правда, подсаженные ко
мне уголовники поделились любовным романом в мягкой обложке ("Книжка за
любовь", - сказали они).
Помню, как проснулся от крика контролера - на жесткой деревянной
шконке, с пиджаком, подложенным под голову. Проснулся и с ужасом понял, что
сон, в котором снилось мне что-то хорошее и цветное, улетучился и что
нахожусь я в тюремной камере.
Помню вкус баланды - прозрачной, чуть зеленоватой водицы, в которой
плавала пара горошин.
Но помню я и другое - как пахла свобода, когда вечером 15 мая я вышел
из тюремных ворот. Она пахла распускающейся зеленью, вечерней прохладой,