"Джеймс Хилтон. Утерянный Горизонт [H]" - читать интересную книгу автора

сказал: "Вы правы, Барнард, дело становится все более и более
замечательным."
"Замечательное или нет, я не из тех кто считает себя
облагодетельствованным," настаивал Мэллинсон. "Мы не просили чтобы нас сюда
доставили, и одному Богу известно что случится когда мы попадем туда, где бы
то ни было. Я не понимаю каким образом факт того, что пилот вдруг вдруг
выявился удивительным летчиком, смягчает его преступление. И потом, даже при
всем при этом ничего не мешает ему так же быть сумасшедшим. Я однажды слыхал
о пилоте который сходил с ума поднимаясь в воздух. Этот же, однако,
сумасшедший с самого начала. Вот тебе и вся моя теория, Кануэй."
Кануэй хранил молчание. Его раздражало постоянное перекрикивание
гудения машины, и потом, смысла в споре о возможностях было мало. Но когда
Мэллинсон таки настоял на его мнении, он ответил: "Очень хорошо
организованное безумие, как ты сам видишь. Не забудь о приземлении за
бензином, и так же тот факт, что эта единственная из всех машин способная
достичь подобной высоты."
"Это не доказательство что он не сумасшедший. У него могло хватить
сумасшедствия все это спланировать."
"Безусловно, такое возможно."
"В таком случае нужно определить план действий. Что мы собираемся
делать когда он приземлиться? Если, конечно, он не разобьет машину и всех
нас не уничтожит. Что мы собираемся делать? Бежать к нему навстречу с
поздравлениями о прекрасном полете, да?"
"Ну не о Вашей же жизни," ответил Барнард. "Хотя я оставлю на Вас все
попытки поздравлений."
И снова Кануэйю не хотелось продолжать спор, тем более что американец
своим уравновешенным юмором был в состоянии сам держать все под контролем.
Кануэй уже успел подумать о том, что компания могла бы быть собрана менее
удачно. Лишь Мэллинсон склонялся к придирчивости, и это отчасти, могло быть
вследствие высоты. Разряженный воздух производил различные эффекты на людей;
Кануэй, к примеру, под его действием погружался в смешанное состояние
ясности ума и физической апатии, что было довольно приятным. И потому,
вдыхая чистый холодный воздух, он ощущал легкие спазмы удовольствия. И не
смотря на то, что вся ситуация была, без сомнения, ужасной, у него не
хватало сил для негодования на то, что происходило с таким целеустремлением
и пленяющим интересом.
Так же при виде высочайшей горы на нашло тепло удовлетворения, что на
земле все еще существовали места, отдаленные, недостижимые, нетронутые
человеком. Ледяной вал Каракорамов выступал сейчас более поразительно чем
когда-либо на фоне северного неба, зловещего, мышинной окраски; горные пики
отливали холодным блеском; глубоко величественные и далекие, они хранили
достоинство в самой своей безымянности. Те несколько тысяч футов, что
отделяли их от известных гигантов, могли полностью предохранить эти вершины
от альпинистских экспедиций; в них было меньше заманчивого обаяния для того,
кто бьет рекорды. Кануэй был антитезис подобного типа; он был склонен видеть
вульгарность в западном идеале превосходства, и предложение "все возможное
для наивысшего" ему казалось менее благоразумным и наверное, более избитым
нежели "многое для высоты." По сути, он был равнодушен к излишним усилиям, и
сами покорения нагоняли на него скуку.
Упали сумерки во время его раздумий над панорамой, окутывая глубины в