"Сьюзен Хилл. Я в замке король " - читать интересную книгу автора

торжественно водя его по комнатам. - Гордись.
Чем тут гордиться, он не понял. Дом как дом, уродливый даже, хвалиться
нечем. Но то, что дом свой и что у них, оказывается, есть история, очень ему
понравилось.
Отец сказал:
- Погоди, вот вырастешь, тогда поймешь, что такое быть Хупером.
А сам подумал: "А что это такое, да ничего, в сущности". И он сжался от
устремленного на него взгляда, от написанного в нем всезнанья. Вылитая мать.
"Уорингс" был уродливый. Он был неуклюжий - большой, угловатый,
красно-кирпичный. Перед ним и по бокам тянулся газон, он опускался к
посыпанному гравием въезду и дальше, к проселку, и ни деревца, ни клумбы не
было на нем, чтоб оживить нудную зеленость. Вдоль въезда и возле тисов за
домом густо кустились рододендроны.
Тисы стояли тут еще до всякого дома, "Уорингс" пристроили к ним, потому
что первого Джозефа Хупера прельстили их толщина и пышность и то
соображенье, что они растут так долго, дольше всех деревьев. Рододендроны же
он избрал тоже совсем не за тот короткий спектакль, которым они ошеломляют в
июне и в мае, а за темные зеленые кожистые листья и толщину ствола, за
основательность. Ему нравилось, въезжая на гравий, видеть перед собой их
толпу.
А в доме, конечно, были высокие потолки, тяжелые переплеты окон,
обшитые дубом стены и дубовые двери, дубовая лестница, громоздкая мебель -
все как полагается. С самого начала тут мало что изменилось.
Джозеф Хупер все детство до школы и все летние каникулы провел в этом
доме и не любил его, сохранил об "Уорингсе" печальную память. Но сейчас, в
пятьдесят один год, он решил, что раз он Хупер, сын своего отца, ему должны
нравиться мрак и основательность. Он стал думать об "Уорингсе": внушительный
дом.
Он понимал, что сам он - неудачник и ничем не блещет, к нему
благосклонно относятся, но его не слишком почитают, в общем, он провалился,
но и провалился-то незаметно, а не сорвался драматически, впечатляюще, с
большой высоты. Он был тусклый человек, обыкновенный. Он думал: "Я знаю
себя, и это меня не тешит". Но после смерти отца дом придал ему вес и
уверенность, уже можно было говорить: "У меня в именье, в "Уорингсе", а это
кое-что да значит.
Узкая тропа вела между тисами к небольшой роще. Роща и поле с нею - вот
все, что осталось от земли Хуперов.
Комната Эдмунда, высоко наверху в задней части дома, выходила на рощу.
Он сам ее выбрал.
Папа говорил:
- Посмотрел бы другие, есть куда больше, светлей. Возьми лучше старую
детскую.
Но он эту захотел, узкую, с высоким окном. Над ней были только чердаки.
Когда он проснулся, месяц светил вовсю, так что сперва он решил даже,
что уже рассвело и, значит, он проспал. Он встал с постели. Ветер тоненько,
упорно шелестел листвой тисов, и вязов, и дубов в роще и ерошил высокую
траву на поле. Лунный свет сквозь щель между двумя деревьями затекал в
разделявший их ручей, и вода сверкала, как только вздрагивали ветки. Эдмунд
Хупер выглянул наружу. Ночь была очень теплая.
За дверью, на площадке, луна не светила, и он прошел ощупью в темноте -