"Кристофер Хайд. Десятый крестовый [И]" - читать интересную книгу автора

Зазвонил телефон на перевернутом вверх дном ящике из-под молочных
бутылок рядом с кроватью. Отражаясь от жестяных пластин на потолке, резкое
дребезжание разносилось по всему чердаку. Филип смотрел на аппарат,
прикидывая, спешить или нет до третьего звонка, пока не включится
автоответчик. А, ладно: хорошие ли, плохие вести, не все ли равно?
Спрыгнув с подоконника, он ринулся через мастерскую, выбирая свободный
путь. Добежал как раз к третьему звонку, схватил трубку, плюхнулся на
кровать, откинувшись к спинке.
- Алло! Филип Керкленд слушает! Заказчик или интересуетесь?
Молчание, только чье-то дыхание в трубке. Внезапно из ее глубины
донесся вой автомобильной сирены, и немедленно Филип услышал этот же,
только приглушенный, вой с улицы. Значит, тот, кто звонит, где-то
поблизости.
- Некогда мне с вами дурака валять! Не назоветесь, кладу трубку! -
рявкнул Филип.
Необычный стереоэффект сиренного воя оборвался, машина проехала.
Филип услышал голос и тотчас почувствовал, как ладони у него покрываются
потом.
- Филип! - сказал ее голос. - Ты узнаешь меня? Сердце его учащенно
забилось.
- Узнаю, - выдохнул он в трубку. Господи, сколько лет прошло, а до
сих пор - она говорит, и как током... Голос все тот же.
- Я из ресторанчика, рядом. Звоню узнать, дома ты или нет. Хотелось
бы повидаться. Очень нужно поговорить.
- И мне, - сказал Филип, еще не осознавая до конца, что в нем сильнее
- желание встречи или страх перед ней. - Позвони снизу, я открою дверь.
Это на третьем этаже.
- Тогда до скорого, - сказала она и повесила трубку. До скорого..,
прошло двенадцать лет.., целая вечность. Та глянцевая, неподвижная,
черно-белая "Хезер. Орли, 1971", бросившая на ходу прощальный взгляд,
все-таки обернулась и, ожив, нагрянула из прошлого.


Глава 2


Семидесятый год для многих стал началом краха иллюзий. Кошмары войны
в Юго-Восточной Азии способны были помутить человеческий разум, уже не за
горами был Уотергейт, на глазах поколения шестидесятых прежние мечты стали
вязнуть в апатии, в безумном смятении, и само поколение терялось перед
лицом жестокой действительности, о которой люди больше знать не хотели.
Для Филипа Керкленда семидесятый был памятен Парижем: возвратом к
цивилизованной жизни после более полутора лет скитаний до одури по рисовым
полям Вьетнама. Сам бы Филип оттуда не сбежал, убедил газетный шеф в
Сайгоне, заметив, что эта война нечто вроде долгого пребывания под водой:
начинают одолевать кошмары, и страшнее кошмара нет, если день и ночь
чудится, будто вот-вот враг нащупает своим бамбуком тебя в траве или
подкинет начиненный взрывчаткой велосипед. Хоть официально Филипу было
предписано освещать лишь мирные переговоры, фактически ему разрешалось
снимать что угодно: с самых первых шагов начальство высоко оценило