"Джеймс Хэрриот. О всех созданиях - больших и малых [H]" - читать интересную книгу автора

сетки, книжки и сычуга. Пища сначала попадает в рубец, где под действием
микрофлоры идут бродильные процессы. При нарушении бродильного процесса в
рубце образуются газы и он резко вздувается, что может привести к гибели
животного. В этих случаях прокалывают рубец стилетом, на который надета
металлическая трубка (гильза). Стилет извлекается, и через гильзу отходят
газы. Через нее же вводят противобродильные лекарства.

Автобус, прогромыхав по узкой улочке, въехал на площадь и остановился.
Я прочел надпись над витриной скромной бакалейной лавки: "Дарроубайское
кооперативное общество". Конец пути.
Я вышел из автобуса, поставил свой потрепанный чемодан на землю и
огляделся. Что-то было совсем непривычным, но сначала я не мог уловить, что
именно. А потом вдруг понял. Тишина! Остальные пассажиры уже разошлись,
шофер выключил мотор, и нигде вокруг - ни движения, ни звука. Единственным
видимым признаком жизни была компания стариков, сидевших возле башенки с
часами посреди площади, но и они застыли в неподвижности, словно изваянные
из камня.
В путеводителях Дарроуби занимает две-три строчки, и то не всегда. А уж
если его и описывают, то как серенький городок на реке Дарроу с рыночной
площадью, вымощенной булыжником, и без каких-либо достопримечательностей,
если не считать двух старинных мостов. Но выглядел он очень живописно: над
бегущей по камешкам речкой теснились домики, уступами располагаясь по
нижнему склону Херн-Фелла. В Дарроуби отовсюду - и с улиц, и из домов -
была видна величавая зеленая громада этого холма, поднимающегося на две
тысячи футов над скоплениями крыш.
Воздух был прозрачным, и меня охватило ощущение простора и легкости,
словно я сбросил с себя какую-то тяжесть на равнине в двадцати милях отсюда.
Теснота большого города, копоть, дым - все это осталось там, а я был здесь.
Улица Тренгейт, тихая и спокойная, начиналась прямо от площади; я
свернул в нее и в первый раз увидел Скелдейл-Хаус. Я сразу понял, что иду
правильно, - еще до того, как успел прочесть "З. Фарнон Ч. К. В. О." на
старомодной медной дощечке, довольно криво висевшей на чугунной ограде. Дом
я узнал по плющу, который карабкался по старым кирпичным стенам до чердачных
окон. Так было сказано в письме - единственный дом, увитый плющом. Значит,
вот тут я, возможно, начну свою ветеринарную карьеру.
Но поднявшись на крыльцо, я вдруг задохнулся, точно от долгого бега.
Если место останется за мной, значит, именно тут я по-настоящему узнаю себя.
Ведь проверить, чего я стою, можно только на деле!
Старинный дом георгианского стиля мне понравился. Дверь была выкрашена
белой краской. Белыми были и рамы окон - широких, красивых на первом и
втором этажах, маленьких и квадратных высоко вверху, под черепичным скатом
крыши. Краска облупилась, известка между кирпичами во многих местах
выкрошилась, но дом оставался непреходяще красивым. Палисадника не было, и
только чугунная решетка отделяла его от улицы.
Я позвонил, и тотчас предвечернюю тишину нарушил ошалелый лай, точно
свора гончих неслась по следу. Верхняя половина двери была стеклянной.
Поглядев внутрь, я увидел, как из-за угла длинного коридора хлынул поток
собак и, захлебываясь лаем, обрушился на дверь. Я давно свыкся со всякими
животными, но у меня возникло желание поскорее убраться восвояси. Однако я
только отступил на шаг и принялся разглядывать собак, которые, иногда по