"Петер Хендке. Короткое письмо к долгому прощанию" - читать интересную книгу автора

готовность к испугу. Я могу испытывать эти чувства, и главное, они
применимы - мне никогда больше не придется обмирать от страха! Но где же,
где те люди, которым я смог бы наконец показать, что умею быть другим?
Прежнее свое окружение, родных, знакомых, я до поры до времени оставил, а в
здешнем, чужом мире я просто некая личность, которая расхаживает по улицам,
пользуется общественными учреждениями, ездит в городском транспорте, живет в
гостиницах, коротает часы в барах и ни для кого ровным счетом ничего не
значит. Да я и не хочу ничего значить, ведь тогда снова пришлось бы
прикидываться. Мне казалось, что я наконец-то избавился от привычки обращать
на себя внимание окружающих, "подавать себя", дабы этого внимания
удостоиться. И все же, чем сильнее влекло меня к людям, чем больше хотелось
быть открытым для них, тем пугливее увиливал я от всякого, кто шел по
тротуару навстречу; мне тягостно видеть чужие лица, я испытываю все то же
застарелое отвращение ко всему, что вне меня, что не есть я сам. И хотя за
то время, что я брел по Джефферсон-стрит, мысль о Юдит один раз все-таки
навестила меня (чтобы отогнать ее, пришлось сделать выдох и даже короткую
пробежку), сознание мое оставалось безлюдным, и меня бросило в жар от
ярости, ярости столь лютой, что она граничила с жаждой убийства, и столь же
безысходной, ибо я не умел направить ее ни против себя, ни против чего-либо
иного.
Я шел переулками. Уже зажглись фонари, в их свете небо казалось
особенно голубым. Под деревьями в бликах заходящего солнца ослепительно
зеленела трава. В палисадниках цветы на кустах плакуче клонились к земле.
Неподалеку за углом хлопнула дверца длинного американского лимузина. Я
повернул обратно на Джефферсон-стрит и в погребке, где не подавали
спиртного, выпил имбирного пива. Дождавшись, когда два кубика льда растают
на дне кружки, я допил и эту водицу, после сладкого имбиря она приятно
горчила. На стене возле каждого столика щиток с кнопками, можно, не сходя с
места, включать музыкальный автомат. Я бросил в прорезь монетку в двадцать
пять центов и выбрал "Sitting On The Dock Of The Bay" ("Сидя на причале у
залива") Отиса Реддинга. Думал я при этом о Великом Гэтсби и ощутил вдруг,
что уверен в себе, как никогда, я почти себя не помнил от самоуверенности.
Мне непременно удастся многое переиначить. Меня узнать будет нельзя! Я
заказал бифштекс по-гамбургски и кока-колу. Тут я почувствовал, что устал, и
зевнул. Но в середине зевка где-то во мне возникла жутковатая пустота,
которая тотчас же заполнилась иссиня-черной травянистой порослью, и, как в
повторяющемся кошмаре, на меня навалилась мысль, что Юдит мертва. Образ
поросли обозначился еще четче, когда я взглянул на улицу: в дверном проеме
сгущалась тьма, и внезапно к горлу подкатила такая дурнота, что я точно
одеревенел. Есть я уже не мог и только пил мелкими глотками. Заказал еще
один бокал кока-колы и остался сидеть, прислушиваясь к стуку своего сердца.
Я был сам не свой; дурнота и потребность стать другим, избавиться от
всего прежнего наполняли меня нетерпением. Казалось, время тянется
невыносимо медленно - я не удержался и снова взглянул на часы. Снова этот
мой застарелый психоз - чувство времени. Несколько лет назад, помню, я
наблюдал за одной толстухой: она купалась в море, и я пристально смотрел на
нее через каждые десять минут, ибо совершенно искренне был уверен, что за
эти десять минут она хоть немножко похудеет. Вот и сейчас я снова и снова
вглядывался в лицо мужчины, на лбу у которого багровела царапина, чтобы
удостовериться, не зажила ли она наконец. , У Юдит нет чувства времени,