"Петер Хендке. Короткое письмо к долгому прощанию" - читать интересную книгу автора

Один раз даже станцевала на столах в окружении длинноволосых парней с цепями
на шее. Едва упав на стул, усталая, измученная, она тут же вскакивала, чтобы
начать новый каскад телодвижений. Каждый ее жест словно опровергал
предыдущий - таким способом она удерживала внимание зала. Она еще болтала по
телефону - но в это же время надевала туфли, чтобы, закончив разговор,
опрометью куда-то бежать, и после каждой фразы обязательно меняла если не
позу, то хотя бы положение ног. Ее глаза, еще довольно выразительные и
красивые, повторяли и подчеркивали каждый жест. В каждой новой сцене она
появлялась в новом костюме, я только диву давался, когда она успевает
переодеться. Но вот она просто взяла стакан виски и замерла, держа его перед
собой на длинных вытянутых руках, - и только тут я порадовался за нее. Ибо
до этой минуты чувствовалось только одно: с тех пор, как она перестала
сниматься в кино, ей не доставляет никакого удовольствия зарабатывать на
жизнь ужимками, которые ей чужды. Смотреть на нее было неловко - все равно
что смотреть на человека, который занят некрасивой, черной работой, работа
эта унижает его достоинство, а присутствие соглядатаев делает унижение
горьким вдвойне. Мне вспомнилась Юдит: самые обычные, будничные ее движения
тоже составлялись из множества отработанных поз, которые и тело Лорен Бэкалл
выполняло на сцене с безотказностью хорошо отлаженного механизма. В магазине
одежды, вспомнил я, Юдйт сразу же - и совершенно непроизвольно - принимала
надменную осанку важной клиентки: войдя, останавливалась в дверях и
окидывала рассеянным взглядом все и вся, никого не замечая; к ней подходила
продавщица, и только тут Юдит оборачивалась, как бы изумляясь, что в
магазине, оказывается, есть кто-то еще, кроме нее. Зато на сцене она
преображалась: простота, с какой она двигалась, ничего общего не имела с той
идиотской расхлябанностью, что свойственна дилетантам - те фланируют по
подмосткам, натужно изображая непринужденность; нет, ее простота - это
простота облегчения перед серьезностью задачи, ибо только на сцене Юдит
принимала жизнь всерьез. Сколько бы она ни прикидывалась, ни кривлялась в
жизни, на сцене она успокаивалась и становилась самозабвенно внимательной и
чуткой к партнерам; после спектакля о ней можно было забыть - до того
естественно вела она свою роль.
Мои размышления прервала сирена полицейской машины, ее вой почти
заглушил оркестр. Я смотрел на листок театральной программки, который,
качаясь и ныряя, очень медленно падал с ложи балкона, и внезапно эта бумажка
своим неказистым движением напомнила мне о Юдит - я сразу подумал, что она
сию минуту беззаботно ужинает где-нибудь в ресторане, и увидел, как она,
подняв пальчик, подзывает официанта и столь поглощена этим серьезным
занятием, что ни о чем другом думать не может. Как лихо вскидывается дирижер
из оркестровой ямы! А как безупречно отглажены брюки актеров! Или вот только
что, будто соперничая с Юдит, как аппетитно слизнула Бэкалл мартини с оливки
и как ловко отправила потом эту оливку в рот. Нет, с Юдит ничего не
случится! Просто невозможно представить, чтобы ей сейчас плохо жилось. На
мои-то деньги! Я вдруг захотел есть, с трудом дождался антракта и поехал в
Центральный парк, в ресторан.
Деревья в парке тихо шелестели, точно перед дождем. В ресторане даже
карточки меню были с искусственными подпалинами по углам, а у гардероба
лежала раскрытая книга гостей, записи в ней светлели, как строчки на
обуглившейся газете. Снова завыла сирена. Один официант раздвинул шторы на
окне, другой, скрестив руки, подошел к дверям, и оба они уставились на