"Петер Хендке. Короткое письмо к долгому прощанию" - читать интересную книгу автора

утверждавшего, что он с вертолета видел на рисовом поле нечто напоминавшее
группу женщин и детей, но что это нечто с тем же успехом могло оказаться и
"мужчиной с двумя волами", мне от одного только чтения слов сделалось
нестерпимо жаль, что это офицер, а не я был тогда в вертолете. Всякий
человек и особенно всякое место, еще не знакомое мне, становились при чтении
до того симпатичными, что я испытывал своего рода ностальгию по ним. Я читал
о почтовом отделении в штате Монтана и об улочке военного городка в штате
Виргиния - и немедленно хотел перенестись туда и жить там; казалось, если
этого не случится сию же минуту,
я упущу нечто очень важное и уже никогда не сумею наверстать.
Эти чувства мне не внове; такое случалось еще в детстве, особенно в
разгар ссоры или драки: я переставал ругаться или просто бросался ничком на
землю, а если с воплем удирал, то мог остановиться как вкопанный и сесть,
глядя на обидчика с такой открытой доверчивостью, что тот, бывало, только
оторопело пройдет мимо, будто гнался не за мной, а за кем-то другим. В споре
мне редко удавалось продержаться долго: само произнесение слов настраивало
на дружеский лад и я быстро отступался. И с Юдит, когда у нас стало доходить
до крика, было примерно так же: наши скандалы превращались, по крайней мере
с моей стороны, лишь в декламацию скандалов, и не потому, что предмет спора
казался мне смешным, просто живая речь сама собой снимала серьезность ссоры.
Да и много позже, во время приступов самой лютой вражды, я вдруг понимал,
что вот-вот не выдержу и расхохочусь; наверно, и не нужно было сдерживаться,
но в ту пору мы уже настолько друг друга ненавидели и раздражали, что всякая
перемена в настроении, включая примирительный смех, другому показалась бы
только оскорблением. И вот здесь, в Нью-Йорке, читая газету, я столько лет
спустя вновь испытал неизъяснимую тягу ко всему на свете, и меня это не на
шутку испугало. Но сейчас не хотелось над этим задумываться. Чувство к тому
же возникло лишь на миг; едва я успел его осознать, оно улетучилось, словно
его и не было. И когда я вышел на улицу, оно, это чувство, уже покинуло
меня; я снова был один.
Я брел бесцельно. Меня вело любопытство. На Таймс-сквер поглазел на
обложки журналов с обнаженными девицами; на неоновой полосе бегущего
телеграфа над Бродвеем прочел новости дня; сверил часы с часами главного
почтамта. На улицах от яркого света рябило в глазах, а свернув в переулок, я
оказался в такой кромешной тьме, что первые шаги пришлось делать почти
вслепую. В газете мне попалось на глаза сообщение, что в Центральном парке
снова открылся сгоревший ресторан, где следы пожара сохранены в качестве
декоративных элементов интерьера. Держась к краю тротуара, я стал искать
такси, но тут мне предложили билет на мюзикл. Я чуть не отказался, но
вовремя спохватился: ведь это спектакль с Лорен Бэкалл (известная
американская киноактриса), той самой, что еще несколько десятилетий назад
сыграла в фильме Говарда Хоукса (американский сценарист, кинорежиссер и
продюсер) "Иметь и не иметь" энергичную молодую героиню; в портовом притоне,
сперва прильнув к плечу пианиста, а потом, облокотясь на рояль, она низким
хрипловатым голосом пела песню. Я отдал двадцать долларов и с билетом в
руках помчался к театру.
Место у меня было в первых рядах, оркестр гремел оглушительно. Как и
остальные зрители, я держал плащ на коленях. Лорен Бэкалл была старше всех
на сцене, даже мужчины выглядели моложе. Она уже не красовалась, плавно
скользя между столиками, как тогда, в кабаке, а много и энергично двигалась.