"Эрнест Хемингуэй. Мой старик" - читать интересную книгу автора

показывает этого. Совсем другое дело - скакать на своей лошади.
Второй раз Гилфорд с моим стариком стартовал в одно дождливое
воскресенье в Отейле, в скачках с препятствиями на четыре тысячи пятьсот
метров на приз Марата. Как только он выехал на старт, я забрался на трибуну
с новым биноклем, который мой старик для того и купил мне, чтоб я на них
смотрел. Старт был далеко, на дальнем конце ипподрома, и у барьера сначала
что-то не ладилось. Какая-то лошадь в темных шорах все нервничала,
становилась на дыбы и раз даже наскочила на барьер, но мне было видно, что
мой старик в нашем черном камзоле с белым крестом и в черном картузе сидит
на Гилфорде и оглаживает его. Потом они поскакали и скрылись из виду за
деревьями, и звонок звонил что есть мочи, и окна кассы захлопнулись со
стуком. Ох, я до того волновался, просто боялся на них смотреть, а все-таки
навел бинокль на то место, где они должны были показаться из-за деревьев, и
они показались; наш черный камзол шел третьим, и все они перелетели через
ров как птицы. Тут они опять скрылись из виду, потом показались и поскакали
вниз по косогору, и шли ровно, легко и красиво, плавно взяли изгородь все
разом, потом стали удаляться от нас сплошной массой. Казалось, можно было
прямо шагать по их спинам, так они слились в одно целое и так ровно шли.
Потом, распластавшись, они перенеслись через двойную ирландскую банкетку, и
кто-то упал. Мне не видно было, кто упал, но через минуту лошадь поднялась и
поскакала галопом в сторону, а остальные, все еще сгрудившись, обогнули
длинный левый поворот и вышли на прямую. Они перескочили каменную стенку и
поскакали по треку ко рву с водой напротив трибун. Я видел, как они
подходят, и окликнул моего старика, когда он проскакал мимо; он был впереди
почти на целый корпус и немножко в стороне, легкий, как обезьяна, и все они
скакали ко рву с водой. Все разом взяли высокую изгородь у рва, и вдруг
послышался треск, и все смешалось, и две лошади выскочили оттуда боком и
поскакали дальше, а три остались лежать. Моего старика нигде не было видно.
Одна лошадь поднялась на колени, и жокей ухватился за повод, сел и
отправился получать свои деньги за место. Другая лошадь поднялась сама и
пошла галопом, мотая головой, с повисшими поводьями, а жокей, пошатываясь,
отошел с трека к ограде. И тут Гилфорд откатился в сторону от моего старика,
встал и пошел прочь на трех ногах, волоча правое копыто, а мой старик лежал
как пласт на траве, лицом кверху, и голова у него была вся в крови с одного
бока. Я сбежал с трибуны вниз и протолкался сквозь толпу к самой ограде, тут
полицейский схватил меня и не выпускал, и двое рослых санитаров с носилками
пошли за моим стариком, а далеко, на другой стороне ипподрома, я увидел, как
три лошади, вытянувшись в ленточку, показались из-за деревьев и взяли
препятствие.
Мой старик был уже мертв, когда его принесли, и в то время, как доктор
слушал его сердце какой-то штукой, вставленной в уши, я услышал выстрел на
треке и понял, что это убили Гилфорда. Когда носилки внесли в приемный
покой, я лег рядом со стариком, уцепился за носилки и плакал, плакал, а он
был такой бледный и осунувшийся, такой мертвый, и все-таки я не мог не
думать, что раз уж мой старик умер, незачем было пристреливать Гилфорда.
Копыто у него еще зажило бы. Не знаю, право. Я так любил моего старика.
Потом вошли какие-то двое, и один из них похлопал меня по спине,
подошел к моему старику и посмотрел на него, потом стянул простыню с койки и
прикрыл его; а другой говорил в телефон по-французски, чтобы прислали
санитарную карету и отвезли его в Мезон. А я все не мог перестать и плакал