"Эрнест Хэмингуэй. Праздник, который всегда с тобой" - читать интересную книгу автора

принимал этого так близко к сердцу. Возможно, даже и лучше, что мои ранние
рассказы пропали, и я утешал О'Брайена, как утешают солдат после боя. Я
скоро снова начну писать рассказы, сказал я, прибегая ко лжи только ради
того, чтобы утешить его, но тут же понял, что говорю правду.
И теперь, сидя у Липпа, я начал вспоминать, когда же я сумел написать
свой первый рассказ, после того как потерял все. Это было в те дни, когда я
вернулся в Кор-тина-д'Ампеццо к Хэдли, после того как весной мне пришлось на
время прервать катание на лыжах и съездить по заданию газеты в Рейнскую
область и Рур. Это был очень незамысловатый рассказ "Не в сезон", и я
опустил настоящий конец, заключавшийся в том, что старик повесился. Я
опустил его, согласно своей новой теории: можно опускать что угодно при
условии, если ты знаешь, что опускаешь,-- тогда это лишь укрепляет сюжет и
читатель чувствует, что за написанным есть что-то, еще не раскрытое.
Ну что ж, подумал я, теперь я пишу рассказы, которых никто не понимает.
Это совершенно ясно. И уж совершенно несомненно то, что на них нет спроса.
Но их поймут -- точно так, как это бывает с картинами. Нужно лишь время и
вера в себя.
Когда приходится экономить на еде, надо держать себя в руках, чтобы не
думать слишком много о голоде. Голод хорошо дисциплинирует и многому учит. И
до тех пор, пока читатели не понимают этого, ты впереди них. "Еще бы,--
подумал я,-- сейчас я настолько впереди них, что даже не могу обедать каждый
день. Было бы неплохо, если бы они немного сократили разрыв".
Я знал, что должен написать роман, но эта задача казалась непосильной,
раз мне с трудом давались даже абзацы, которые были лишь выжимкой того, из
чего делаются романы. Нужно попробовать писать более длинные рассказы,
словно тренируясь к бегу на более длинную дистанцию. Когда я писал свой
роман, тот, который украли с чемоданом на Лионском вокзале, я еще не утратил
лирической легкости юности, такой же непрочной и обманчивой, как сама
юность. Я понимают, что, быть может, и хорошо, что этот роман пропал, но
понимал и другое: я должен написать новый. Но начну я его лишь тогда, когда
уже не смогу больше откладывать. Будь я проклят, если напишу роман только
ради того, чтобы обедать каждый день! Я начну его, когда не смогу заниматься
ничем другим и иного выбора у меня не будет. Пусть потребность становится
все настоятельнее. А тем временем я напишу длинный рассказ о том, что знаю
лучше всего.
К этому времени я уже расплатился, вышел и, повернув направо, пересек
улицу Ренн, чтобы избежать искушения выпить кофе в "Де-Маго", и пошел по
улице Бо-напарта кратчайшим путем домой.
Что же из не написанного и не потерянного мною я знаю лучше всего? Что
я знаю всего достовернее и что мне больше всего дорого? Мне нечего было
выбирать. Я мог выбирать только улицы, которые быстрее привели бы меня к
рабочему столу. По улице Бонапарта я дошел до улицы Гинемэ, потом до улицы
Асса и зашагал дальше по Нотр-Дам-де-Шан к кафе "Клозери-де-Лила".
Я сел в углу -- так, чтобы через мое плечо падали лучи вечернего
солнца, и стал писать в блокноте. Официант принес мне cafй-crиme, я
подождал, пока он остыл, выпил полчашки и, отодвинув чашку, продолжал
писать. Я кончил писать, но мне не хотелось расставаться с рекой, с форелью
в заводи, со вздувающейся у свай водой. Это был рассказ о возвращении с
войны, но война в нем не упоминалась.
Но ведь река и утром будет здесь, и я должен написать о ней, и об этом